Это служило доказательством того, что в Гаване есть некто повыше званием и обладающий большими привилегиями, нежели молодой граф О’Рейли, хотя последний и был испанским грандом высшего ранга. Демократизм в прямом понимании этого слова был чужд Леонардо, однако ему очень не понравился произвол, учиненный над малохеро, и молодой человек почти обрадовался тому, что теперь, во время прогулки, гордость его приятеля была, словно нарочно, дважды уязвлена. Становилось очевидным, что при всех обстоятельствах социальные различия в этой стране были на руку военным властям, перед которыми приходилось гнуть спину и плебеям и знати.

В тот вечер[47] в Филармоническом обществе был представлен весь цвет гаванской знати. Прекрасные дамы блистали там своим поразительным изяществом и вкусом, а мужчины — своею знатностью и благородством манер. Кроме членов общества и обычных гостей, на балу присутствовали консулы иностранных государств, офицеры местного гарнизона и королевского флота, адъютанты губернатора и некоторые иные, значительные по занимаемому положению лица, как, например, сын знаменитого маршала Нея, находившийся проездом на Кубе, и консул Гондураса в Нью Йорке.

Привлекали взоры тюлевые платья, затканные серебром и золотом, на чехлах из атласа, которые дамы носили в угоду последней моде и которые копировали наряд, привезенный мадам Минетт из Парижа для правящей испанской королевы. Рукава у этих платьев, известные под названием «а-ля Кристина», были короткие, свободные и отделаны внизу широкими кружевами. Трудно было не заметить другие тюлевые платья с тончайшей вышивкой, но на чехле небесно-голубого цвета. Не ускользали от всеобщего внимания и тюлевые платья на чехлах из белого атласа, с фестонами, отделанными узкими кружевами, с теми же рукавами «а-ля Кристина». Восхищение вызывали платья, сшитые по тому же фасону, но с иной отделкой, а также и многие другие туалеты дам, отнюдь не уступавшие по элегантности вышеописанным.

Прически гармонировали с туалетами. У одних дам были египетские тюрбаны, у других — изящно уложенные белые перья; наиболее замысловатые прически различных размеров были украшены голубыми или белыми цветами, строго в тон платья; у некоторых дам в прическах красовались повязанные со вкусом золотые банты. Впечатление от такого количества прекрасных и модно одетых дам было грандиозно и восхитительно. На вечере царило всеобщее веселье, и улыбки не сходили с уст. Этикет, которым обычно славятся светские балы, проявлялся не только в туалетах дам, но и в костюмах мужчин — знатных дворян, генералов, бригадиров, полковников, высоких сановников, блиставших расшитыми мундирами. Кадаваль и Лемаур щеголяли своими алыми шелковыми поясами; те же, у которых не было ни титулов, ни орденов, довольствовались для подобных вечеров костюмами последней парижской моды.

Парадную часть зала занимал великолепный балдахин, в глубине которого красовался портрет короля Фердинанда VII. На стене, затянутой штофом, висели картины исторического содержания, а с карнизов ниспадало драпри из голубого дамаска с белыми полотнищами, обшитыми яркой шелковой бахромой; драпри поддерживалось золочеными пряжками и аграфами, с которых грациозно свисали шелковые шнуры и помпоны. Плафон зала был затянут тканью того же цвета, что и драпри.

Бал открыли только около десяти часов, а в одиннадцать большой зал был уже полон до отказа. В перерывах лакеи разносили на больших серебряных подносах шербет и другие прохладительные напитки. Для дам, которым не хотелось утолять жажду в самом зале, была отведена буфетная, ярко освещенная комната, где расторопные слуги ожидали их приказаний. Однако учтивость и благовоспитанность членов общества и приглашенных избавляли слуг от труда, который для истых кабальеро превращается в радость, когда речь идет о служении дамам.

Ужин, начавшийся между двенадцатью и часом ночи, состоял из холодной индейки, вестфальской ветчины, сыра, великолепного рагу, тушеного мяса, приправленного луком, варений, сластей, первоклассных испанских и заграничных вин, вкусного шоколада, кофе и фруктов из различных стран, которые торговали с Кубой. Роскошь сервировки соперничала с изобилием яств, так что гостям только и оставалось, что выбирать блюдо.

Можно смело утверждать, не боясь опровержения, что самые элегантные красавицы Гаваны собрались в ту ночь в Филармоническом обществе. И первая на них — маркиза де Аркос, дочь известного маркиза Кальво, со своей старшей, в то время пятнадцатилетней дочерью Луисой. Именно ей Пласидо[48] посвятил свой стихотворный экспромт:

Блистают тут и сестры Чакон, красота которых была заслуженно запечатлена на большом полотне художника Вермая, написанном в увековечение памяти мессы, которую торжественно отслужили при освящении часовни на Пласа-де-Армас. Вот сестры Монтальво, девушки тевтонского типа, одна из коих была провозглашена королевой красоты во время прошлогодних конных состязаний на старой арене для боя быков у Марсова поля. Вот Аранго, снискавшая себе известность тем, что помогла бежать поэту Эредиа, а затем вышла замуж за адъютанта губернатора Рикафора; а вот и сестры Асеваль, чье сложение напоминало формы Венеры Милосской; там сестры Алькасар, образец совершенства и по изумительно симметричным тонким чертам лица, и по нежному румянцу щек, и по черному цвету волос; а поодаль — сеньориты Хунко-и-Ламар из Матансаса, известные под поэтическим прозвищем «Нимфы из Юмури»; затем три сестры Гамбоа, которых мы уже имели случай описать; далее — Тонете, дочь командира гаванского военного порта, впоследствии вдохновившая Пальму на бессмертное стихотворение «Пятнадцатое августа»; а вот и младшая из сестер Гамес, Венера Бельведерская, с распущенными по плечам каштановыми волосами, густыми и вьющимися, в которых сверкали золотые звезды; наконец, дабы не слишком докучать перечислением, назовем еще Исабель Илинчета, дочь советника, состоявшего в свое время при губернаторе Сомеруэлос: красавицу отличали строгость и благородство черт, характерные для кельтиберского типа, унаследованного ею от предков.

Среди молодых людей, присутствовавших в тот вечер на балу Филармонического общества, следует отметить как воплощение мужской красоты прежде всего Рафаэля де ля Торре, подполковника королевских улан, который несколько дней спустя стал жертвой буйного нрава своего коня и погиб под колесами экипажей на Пасео, неподалеку от статуи Карла III; затем — Бернардо Эчеваррию-и- О’Габан, который любил щеголять своими стройными крепкими ногами и потому в торжественные дни надевал камергерскую форму; Рамона Монтальво, в расцвете молодости, красивого, как чистокровный англичанин; Хосе Гастона — настоящего кубинского Аполлона; назовем, наконец, Дионисио Мантилью, недавно вернувшегося из Франции и ставшего истым парижанином, а также Диего Дуарте, который вышел счастливым победителем на прошлогодних скачках, устроенных в честь бракосочетания Фердинанда VII с Марией Кристиной Неаполитанской. Много было на том вечере офицеров испанского флота и армии, которые щеголяли в своих великолепных мундирах, более пригодных для парада, нежели для светского бала.