— Мне они непонятны, — заметил Менесес.

— Ты вскоре узнаешь о них, — задумчиво продолжал Леонардо и, обратившись к тем, кто шел вместе с ним от самой семинарии, сказал: — Пойдемте отсюда, а то уже становится скучно.

У Леонардо явно испортилось настроение: он был чем-то раздосадован, а юноша не относился к числу тех, кто умеет преодолевать препятствия. Как только он спустился вниз со стороны улицы Компостела и вновь очутился среди городской сутолоки, к нему вернулись его обычное настроение и живость. Подойдя к перекрестку Пять углов, он нагнал какого-то господина средних лет, который шел в том же направлении, что и студенты. Подкравшись к кабальеро сзади и просунув руки ему под мышки, Леонардо прикрыл обеими ладонями глаза незнакомцу и спросил, меняя голос:

— Угадай, кто?

Тот тщетно старался высвободиться из лап студента, подозревая, быть может, что подобное насилие вызвано желанном ограбить его среди бела дня при всем честном народе. Леонардо же, как только к нему подошли товарищи и вокруг скопилась типа любопытных, отпустил свою жертву; сняв шляпу и склонив голову в знак уважения и раскаяния, он сказал:

— Тысяча извинений, кабальеро, я допустил прискорбную ошибку, но вы сами в том повинны, ибо как две капли воды похожи на моего дядю Антонио!

Студенты расхохотались, а раздосадованный незнакомец, поняв, что над ним потешаются, разразился негодующими возгласами по адресу современной, столь дурно воспитанной и окончательно обнаглевшей молодежи. Эта забавная сцена произошла быстрее, чем мы смогли описать ее, а Леонардо, едва успев перейти улицу Чакон, придумал уже новую проделку: увидев у одной из негритянок подрумянивавшуюся на жаровне лепешку, он вонзил в нее острие своей индийской трости. Женщина, полуголая, с лицом еще более круглым, чем лепешка, сидела в углу, прижавшись к стене, в окружении своего скарба. Когда лепешка взлетела в воздух, грузная торговка — негритянка в отчаянии завопила и, выпрямившись на своем крошечном стульчике, опрокинула стоявший перед нею столик, на котором лежали готовые лепешки. Это привело ее в еще большее негодование, и вопли ее стали еще пронзительнее. Всех, кроме Диего Менесеса, эта новая выходка Леонардо только рассмешила. Движимый благородными и великодушными побуждениями своего доброго сердца, Менесес достал из кармана жилета несколько реалов и бросил их на объемистую грудь негритянки. Деньги попали толстухе прямо за пазуху, задержавшись там, несмотря на низкий вырез ее более чем экономно сшитого платья.

Студенты не стали оборачиваться и проверять, унялась ли раздраженная женщина и прекратила ли она свои причитания. Перед ними открылась улица Техадильо, которая пересекает улицу Компостела под прямым углом, а за перекрестком сразу же начинается Мощеная, названная так потому, что на ней впервые в Гаване стали испытывать систему мощения круглой галькой, устраивая посередине улиц сточную канаву. Леонардо свернул направо, распрощавшись с приятелями и сказав Менесесу и Сольфе, что они могут, если хотят, подождать его в сквере у обители святой Екатерины и что он присоединится к ним через четверть часа. Но так как, по кубинским обычаям, это было время второго завтрака, то друзья предпочли разойтись по домам; они расстались с Леонардо, условившись встретиться вечером на ярмарке у церкви Святого ангела-хранителя.

Оставшись один, студент-юрист тотчас же изменил свою походку и выражение лица. Он стал серьезным и задумчивым, что никак не вязалось с его веселым и живым характером. Его необычайно встревожило то, что в Гавану на праздник явилась молодая девица из Алькисара — та, которую он назвал Исабелью Илинчета. Хотя Леонардо и отрицал это, но он был влюблен в нее и опасался, что неожиданный приезд Исабели приведет девушку к неприятным для нее открытиям, а главное, позволит ей узнать о его тайных попытках, которые, сколь ни превратно было его представление о порядочности, отнюдь не делали ему чести и постоянно заставляли его краснеть. Юноша несколько раз замедлял шаг, постукивая тростью по узким плиткам тротуара, украшавшим, в числе немногих других улиц, и знаменитую Мощеную. Он сильно колебался, идти ли ему дальше или вернуться, ибо, да будет читателю известно, направлялся он не к себе домой. Наконец, стукнув тростью посильнее, Леонардо еще раз вскинул ее, как обычно, на плечо и ускорил шаг, пробормотав: «А, черт подери! Взялся за гуж — не говори, что не дюж!» Слова эти должны были, видимо, утвердить его в принятом им решении.

Пройдя еще немного, наш студент оказался на улице Агуакате; держась высоченных стен монастыря святой Екатерины, он, не останавливаясь, дошел до того места, где эта улица пересекается с улицей О’Рейли. Тут он искоса взглянул на высоко расположенное квадратное оконце невзрачного домика на противоположном углу. Подробному описанию его мы посвятили конец второй главы нашей правдивой истории. Створки окна были неплотно прикрыты, и сквозь кедровые балясины виднелись складки белой муслиновой занавески, слегка колыхавшейся то ли от утреннего ветерка, то ли оттого, что кто-то двигался за ней. Так же полуотворена, но только вовнутрь, была ветхая дверь: закрыться плотно ей мешал железный груз, о котором мы упоминали уже в начале нашего рассказа.

Не было никакого сомнения в том, что кто-то, как на посту, стоял между неплотно прикрытой створкой окошечка и белой занавеской, ибо не успел Леонардо пересечь улицу и просунуть правую руку в проем, образованный одной из выпавших балясин, как из окна выглянуло женское лицо — пожалуй, самое прекрасное, какое только можно было встретить в то время в Гаване. Увидя его, Леонардо, совершенно покоренный, хотя глаза мулатки искрились гневом, а не любовью, забыл об Исабели, о танцах в Алькисаре и о прогулках по пальмовым аллеям и апельсиновым рощам. Тот, кто прочел первые главы этой повести, узнал уже Сесилию Вальдес. Ее яркие губы были сжаты, кровь, казалось, вот-вот брызнет из ее округлых щек, пышную грудь, вздымавшуюся от волнения, с трудом сдерживала тугая шнуровка корсажа. Наконец девушка заговорила, и выражение ее лица было красноречивее, нежели интонации голоса:

— Зачем вы пришли?

— Я возвращаюсь с занятий, — тихо и покорно, но вместе с тем твердо ответил Леонардо.

Сесилия, мельком заглянув в комнату, сделала знак левой рукой, чтобы Леонардо говорил потише, и с жаром добавила:

— А вас недавно видели на Холме Ангела.

— Возможно, я там проходил.

— Однако вы там долго задержались; а расстояние не так уж велико. Ах, какое это проклятие, когда женщина любит!

— Но ведь ничего не изменилось, Селия, я пришел к тебе.

— А кто знает, почему вы опаздываете? Быть может, из-за женщины…

— Только не из-за женщины, клянусь тебе.

— Не клянитесь, потому что тогда я вам верю еще того меньше. Дело в том, что Чепилья уже вернулась из больницы, а вы только-только являетесь, и поговорить нам некогда. Бабушка пришла совсем недавно, помолилась и от усталости, должно быть, задремала; а теперь она то и дело поднимает голову и прислушивается, оберегает мою невинность. — Тут Сесилия снова обернулась назад. — Вам, как видно, не нужна моя дружба, а я — то, дура, жду вас. Будь проклята женщина, которая любит так сильно, как я!

— Радость моя, твое отчаяние просто пугает меня. Жаль, что вышло так неудачно; отложим до завтра.

— Но ведь Чепилья-то не каждый день ходит в больницу.

— Я встал сегодня часов в семь утра. Ты же знаешь, что мы вернулись из Реглы около часа ночи.

— Мне это, однако, не помешало проснуться на рассвете. Я еще с вечера думала о встрече, а вы — нет; вот в чем разница между нами.

— Брось иронический тон, он тебе совсем не к лицу. Ты отлично знаешь, что я боготворю тебя.

— Любовь познается на деле, а не на словах: муж чина, который опаздывает на свидание…

— Не казни меня с такой легкостью. Я же тебе объяснил, почему я задержался. Поверь мне, в душе я об этом бесконечно сожалею и сумею доказать тебе…