— Происхождение? — недоуменно спросила Сесилия.

— Я хочу сказать, — уточнил свою мысль Леонардо, — может быть, ты знаешь, на каком основании или по какой причине выплачивался бабушке этот пенсион? Словом — откуда он взялся?

— Не знаю. Вернее, я никогда не пыталась это выяснить.

— Нет, ты знаешь, но только не хочешь сказать. Я по твоим глазам вижу.

— Значит, у вас испортилось зрение.

— Голову готов прозакладывать, что Монтес де Ока выплачивал этот пенсион по от себя лично.

— Я тоже так думаю.

— А! Вот видишь. Стало быть, ты все знаешь, а говоришь, что тебе ничего не известно!

— Но ведь вы совсем не о том меня спрашивали. Вы меня спросили, знаю ли я происхождение пенсиона или причину, почему его выплачивали. А об этом я и понятия не имею. Мне известно только, что Монтес де Ока выплачивал бабушке какие-то деньги от имени одного своего друга…

— Ты знаешь, кто этот друг? — перебил ее Леонардо.

— Я знаю его в лицо, — замявшись, отвечала Сесилия.

— Как его зовут?

— Ах, об этом, как говорится, пусть любопытный читатель догадывается сам.

— Нет, ты мне скажи! Скажи! — настаивал молодой человек, беря ее за руку. — Я хочу это знать не из любопытства, а совсем по другой причине. Я тебе потом объясню почему.

— Этот человек очень хорошо вам известен.

— Кто же он?

— Ваш отец.

— Мой отец! — вскричал Леонардо, пораженный столь неожиданным признанием. — Неужели мой отец мог забрать себе в голову… — Леонардо не договорил и, сдержавшись, добавил: — Ты в этом уверена?

— Совершенно уверена.

— И давно ты знаешь моего отца?

— О! С тех пор как помню себя.

— Где же ты с ним встречалась?

— Я постоянно сталкивалась с ним то на одной улице, то на другой. Куда, бывало, ни пойду, непременно наткнусь на него. Иной раз и думать про него забудешь, а уж он тут как тут. И вечно он на меня сердился, не знаю почему, и бранил меня — как только не честил: и непутевая, мол, я, и пропащая, и бесстыдница невоспитанная. И все пугал, что скажет солдатам, и они меня заберут.

— А ты знала тогда его имя?

— Нет, это я узнала гораздо позже, когда выросла. Но он и взрослую меня ни во что не ставил. А мамочку он очень уважал и даже дружил с ней. Иногда он останавливался у нас под окном поговорить с мамочкой и говорил с ней всегда обо мне.

— Что же он ей говорил?

— Да, уж наверно, не хвалил меня. Все советовал ей держать меня построже, чтобы я не могла видеться с вами; говорил, чтобы не пускала меня с вами на балы, что будто вы ловелас и ветреник и рано или поздно променяете меня на другую. И еще он говорил, будто у вас есть невеста, какая-то очень богатая девушка, и вы женитесь на ней, как только получите степень бакалавра прав.

— То, что ты рассказываешь об отце, — совершенно невероятно. Я просто поражен! Если бы это рассказал мне кто-нибудь другой — я бы не поверил. Какую цель он преследует? Тут, конечно, дело не в любви, против этого говорит все его отношение к тебе. Нет, он, разумеется, не влюблен в тебя. Да и не такой человек мой отец, чтобы заводить какие-то интрижки. Теперь я понимаю, что ошибался…

— Кстати, мамочка тоже очень была недовольна моим знакомством с вами. Она не хотела, чтобы я вас любила, и, умирая, наказывала мне порвать с вами.

— Но ведь ты не думаешь выполнить ее волю, не правда ли? — пылко возразил Леонардо.

— Теперь уже слишком поздно, — отвечала Сесилия, краснея. И, понизив голос, она добавила: — Дай бог, чтобы мне не пришлось раскаяться в своем непослушании.

— Клянусь всем, что есть святого, — с жаром воскликнул молодой человек, — тебе никогда не придется раскаиваться в том, что ты вверилась мне! Но послушай — все же твой рассказ никак не объясняет этой загадки с пенсионом. Почему, с какой стати отец выплачивал твоей бабушке какие-то деньги? Этого я, хоть убей, в толк не возьму. Тебе он, вероятно, уже ничего давать не будет…

— Я тоже так думаю, — упавшим голосом проговорила Сесилия.

— Это еще не велика беда, — отвечал молодой человек, соображая что-то, — лишь бы только доктор не потребовал от тебя гонорара за лечение бабушки. Сироту всякий обидеть рад.

— На этот счет я спокойна. За все время, что мамочка болела, он ни разу не попросил у меня денег — наоборот, он мне их сам давал, так что хватало на все расходы.

— И много денег он тебе передал?

— Что-то около пятнадцати золотых унций. Я не считала… Всеми денежными делами ведал Хосе Долорес.

— Дался тебе этот Хосе Долорес! Я не хочу, чтобы ты при мне даже имя его упоминала!

— Это почему же?

Но тут затянувшийся диалог влюбленных прерван был внезапным приходом Немесии, не доставившим ни малейшего удовольствия ни одному из трех участников этой нечаянной встречи. Сесилию раздосадовало то, что по милости Немесии она не успела разрешить мучивших ее сомнений, и теперь ей по-прежнему предстоит томиться неизвестностью относительно своей дальнейшей участи, которая после смерти бабушки представлялась ей совершенно неопределенной. Леонардо досадовал, что не успел выработать вместе с Сесилией никакого плана на будущее, а между тем все, что он узнал о положении девушки в доме ее подруги, побуждало его действовать быстро и решительно, так как в противном случае он рисковал потерять свою возлюбленную навсегда.

В свою очередь, и Немесия испытывала самую жестокую досаду. Одно то, что опасный соперник ее брата появился у них в доме, тогда как, по ее предположениям, он должен был еще находиться в отъезде, вдали от Сесилии, которая, как это казалось Немесии, давно уже успела его позабыть, — одно это доказывало самым неопровержимым и бесспорным образом, что никакого чуда не произошло и что ни ревность Сесилии, ни отъезд Леонардо не ослабили глубокой привязанности влюбленных друг к другу и не смогли обратить их взаимной любви ни в ненависть, ни даже в простое равнодушие. «Бедный Хосе Долорес! — сетовала про себя Немесия. — Теперь ты потерял ее навсегда. Какие же мы были глупцы, когда утешали себя надеждой на то, что Леонардо останется со своей невестой в деревне!» И когда Хосе Долорес вернулся из мастерской, Немесия с горечью сказала ему:

— Видно, не судил господь, чтобы ты женился на Сесилии.

— Откуда такие мрачные пророчества? — встревоженно спросил ее Хосе Долорес.

— Он вернулся. Сегодня утром я застала их здесь. Ворковали, как два голубка.

— Здесь, у нас?

— Да, в зале. Наедине…

— Значит, он уезжал не для того, чтобы жениться.

— Эка важность для него — жениться! Может, он и женился, а теперь приехал к своей любезной утешения искать.

— Ну-ну! Как ты думаешь, он сразу заберет ее от нас?

— Кто его знает… Надо полагать — когда совьет для нее гнездышко.

— Надо полагать? — вне себя от гнева проговорил Хосе Долорес. — Нет, так не пойдет! Коли хочет взять ее себе в любовницы, пусть забирает ее отсюда немедленно, потому что быть для них ширмой я не собираюсь. Скорей я дам наплевать себе в лицо! Я не позволю, чтобы этот молокосос замарал меня грязью, а потом надо мной же еще и посмеялся. Меня он пусть лучше не задевает! А где она?

— В задней комнате. Наряжается. Вечером он обещал к ней прийти.

— С него станется. Ну что ж, пока попробуем кончить дело миром, без шуму и крови. Иначе она бы пострадала больше, чем он.

— Еще не все потеряно, Хосе Долорес, — проговорила Немесия, словно обдумывая что-то. — Жив человек жива и надежда.

— Надежда тут ни при чем, сестрица. Либо он, либо я. И один из нас — лишний. Или ты думаешь, я соглашусь прикрыть ее грех? Нет, сестра, едва ли. Я для этого не гожусь.

— Пустое ты говоришь, Хосе Долорес. С паршивой овцы — хоть шерсти клок, это раз. А второе: какой мужчина поручится, что именно он первый покорил сердце своей избранницы? Да ни один на свете! Поверь мне, она ветрена и переменчива. Сейчас у нее так, а через час — этак; семь пятниц на одной неделе. Она, знаешь, вроде каймитового листочка: подуло туда — аленький, подало сюда — беленький. Если бы ты слышал, что она говорила, как он уезжал из Гаваны к этой своей красотке… тогда ты понял бы, что она за человек. «И чтобы я еще его любила! Никогда в жизни! Да он и в глаза меня больше не увидит. Этой обиды я ему ввек не прощу, пусть хоть на коленях меня умоляет и ноги мне целует! Дурачить себя я никому не позволю. Никому! Будь он даже среди других мужчин, что солнце среди звезд! Ничего, белый свет не клином сошелся. Есть и другие мужчины, кроме него — на мой век кавалеров хватит. Мало, что ли, найдется таких, как он, да еще и получше, что за меня в огонь и в воду пойдут, только бы я их полюбила! Уж кто-кто, а я в старых девах не останусь чужих племянничков нянчить, у меня свои детки будут. Вот как перед богом — пойду за первого, кто посватается. Тогда посмотрим, кто проиграл — он или я!»