Перегрин умолк. Сказал ли он что-нибудь существенное? И стоит ли продолжать? Вряд ли.

— Я не стану дольше умствовать, — сказал он. — Я лишь хочу надеяться, что мы вместе с вами в процессе работы выясним, о чем эта пьеса.

Он вдруг почувствовал прилив огромной нежности к присутствующим, что нередко случается в театре.

— Я надеюсь также, — продолжал он, — что мы станем трудиться в полном согласии. Не часто выпадает в жизни стоять у истоков нового театра. Говорят, дельфины — умные и покладистые создания. Давайте будем хорошими дельфинами и станем работать слаженно. Удачи вам.

Ответом ему были благодарные отклики актеров, в свою очередь пожелавших Перегрину удачи. Все пребывали в приподнятом радостном настроении, даже взаимные трения были на время позабыты.

— А теперь, — предложил Перегрин, — посмотрим на декорации, сделанные Джереми Джонсом, а потом — самое время выпить за успех предприятия. Сегодня у нас особый день.

3

После читки пьесы в фойе бельэтажа состоялась вечеринка, устроенная фирмой-патронессой не без изыска и размаха. Бар работал на всю катушку. Бармен был одет в белоснежную рубашку, яркий, огненного цвета жилет, из кармашка которого высовывались часы на цепочке. Ему помогал юноша с засученными до плеч рукавами, совсем как у трактирного слуги из «Нашего общего друга»[17]. К вполне современной одежде официантов были добавлены викторианские детали. Стойка из красного дерева была уставлена шампанским в медных ведерках со льдом, фойе украшали исключительно алые розы в листьях папоротника, других цветов не было.

Хозяином вечеринки был мистер Гринслейд. Кроме актеров, Джереми, Уинтера Мориса, рекламных агентов, директора сцены и его помощника, среди присутствующих оказались шесть невероятно важных персон из числа финансовых воротил, поддерживающих театры, направляющих прессу и пребывающих обычно в столь заоблачных сферах, что для простых смертных они остаются невидимыми. Как выразился ошалевший Морис, «Мы бы в жизни с ними не столкнулись, по нашим дорожкам такие не ходят». Из реплики, брошенной вскользь Гринслейдом, Перегрин догадался, что эти люди появились здесь не без ведома мистера Кондукиса, разумеется отсутствовавшего. И действительно, один из высокопоставленных гостей подтвердил в разговоре, что слух о мистере Кондукисе как о добром гении «Дельфина», давно стал всеобщим достоянием.

— Новая фантазия В. М.К. — промолвила важная шишка. — Мы были все потрясены.

«Кто это «мы»?» — подумал Перегрин.

— Впрочем, — продолжала шишка, — каждый развлекается по-своему.

Перегрин подумал, что, пожалуй, никогда прежде его не оскорбляли столь невинным тоном.

— Для нас театр — дело жизни, — сказал он.

Важная шишка глянула на него с шутливым интересом.

— Правда? Ну что ж, я могу понять. Надеюсь, у вас все идет хорошо. Но честно говоря, я изумлен такой прихотью В. М.К. Я и не предполагал, что он способен поддаваться прихотям.

— Я почти не знаю мистера Кондукиса, — сказал Перегрин.

— А кто может сказать, что знает его? — подхватила важная шишка. — Он — живая легенда своего времени, и, что самое удивительное, в этой легенде каждое слово чистая правда.

Весьма довольный своим афоризмом, гость хохотнул и величественно отошел в сторону, оставив после себя аромат сигары, шампанского и самой лучшей мужской косметики.

«Если я когда-нибудь стану столь же сказочно богатым, — задумался Перегрин, — превращусь ли я в такого же индюка? Или это неизбежно?»

Он обнаружил, что стоит рядом с Эмили Данн, той, что помогала в магазине Джереми и которая должна была играть Джоан Харт в «Перчатке». Роль она получила после прослушивания, к тому же Перегрин видел ее прежде в роли Гермии в постановке «Сна в летнюю ночь»[18].

У нее были темные глаза и чувственный рот. Перегрин находил ее очень неглупой девушкой, и ему нравился ее глубокий голос.

— Принести вам шампанского? — спросил Перегрин. — И не хотели бы вы чего-нибудь перекусить?

— Да и нет, спасибо, — ответила Эмили. — Ваша пьеса просто замечательная. И роль мне нравится. Поверить не могу своему везению. А еще я не могу поверить, что нахожусь в новом Дельфине».

— Мне показалось, что вы читали с явным удовольствием и с очень верной интонацией. Жаль, что Джоан была сестрой Уильяма, потому что она была единственной женщиной из его окружения, кто мог бы стать ему хорошей женой.

— Да, вы правы, жаль. Вам нравятся такие вечеринки?

— Не особенно, но я каждый раз надеюсь, а вдруг понравится.

— А я даже надеяться перестала… Знаете, я хочу вам кое-что рассказать о «Дельфине». Когда я работала в «Русалке» год назад, я часто смотрела из окна на «Дельфин», расположенный на противоположном берегу реки. И вот однажды я пересекла мост Черных братьев, пришла на улицу Речников и долго стояла и смотрела на него. А потом один очень старый рабочий сцены рассказал мне, что его отец работал на занавесе у Адольфуса Руби. А еще у меня есть книжка. Я купила ее в одной дешевой лавчонке, она называется «Котурны и подмостки». Написана ужасно, но в ней есть очень хорошие фотографии, а «Дельфин» выглядит лучше всех.

— Покажете мне ее.

— Обязательно.

— У меня тоже есть, что рассказать о «Дельфине». Как жаль, что мы не встретились тогда на улице Речников, — сказал Перегрин. — Вам нравятся эскизы Джереми? Пойдемте посмотрим на них.

Эскизы были развешаны по фойе и удачно освещены. Джереми поступил весьма разумно: персонажи были запечатлены в простых позах и выглядели изящно, выразительно и грациозно. Перегрин и Эмили довольно долго разглядывали их, когда Перегрин вдруг сообразил, что ему следовало бы заняться и другими гостями. Эмили, по-видимому, пришла в голову та же мысль.

— Мне кажется, Маркус Найт хочет с вами переговорить, — сказала она. — Похоже, он чем-то недоволен.

— О черт! Определенно недоволен. Извините.

Найт бросал на Перегрина взгляды, исполненные великодушной приязни и в то же время легкого негодования. Он был центром группы, состоявшей из Уинтера Мориса, миссис Гринслейд, хозяйки вечеринки, великолепно одетой и чрезвычайно светской дамы, Дестини Мед и одного из высокопоставленных гостей, взиравшего на Дестини так, словно уже приобрел ее в свою собственность.

— А, Перри, дорогой мой! — Маркус Найт, приветственным жестом поднял бокал. — Прошу простить меня, — весело обратился он к остальной компании. — Если я не сцапаю его прямо сейчас, он улизнет от меня навеки.

К некоторому изумлению миссис Гринслейд, Найт поцеловал ей руку.

— Чудный, чудный вечер, — сказал он и отошел. Перегрин заметил, как миссис Гринслейд, глядя на высокопоставленного гостя, на долю секунды сделала большие глаза.

«Мы забавляем ее», — угрюмо подумал Перегрин.

— Перри, — начал Найт, взяв собеседника под руку, — нам надо обстоятельно, не торопясь поговорить о твоей замечательной пьесе. И я не кривлю душой, пьеса и в самом деле замечательная.

— Спасибо, Марко.

— Не здесь, конечно, — свободной рукой Найт обвел фойе, — и не сейчас. Но очень скоро. А пока я хотел бы высказать одну мысль.

«Так, — пронеслось в голове у Перегрина. — Начинается».

— Мысль вот какая, возможно, над ней стоит задуматься. Тебе не кажется — заметь, я не требую никаких выгод для себя лично, — тебе не кажется, дорогой Перри, что во втором акте ты чересчур долго держишь Шекспира за сценой? Я хочу сказать, создав такое огромное напряжение…

Перегрин слушал знаменитый голос, смотрел на красивое, тонко вылепленное лицо с благородным лбом, наблюдал за движением губ, изумляясь тому, как точно изгиб верхней губы воспроизводил очертания рта Шекспира на гравюре Друшаута и так называемом «графтоновском» портрете. «Я не должен ссориться с ним, — подумал Перегрин. — У него есть известность, внешность и редчайший голос. Господи, дай мне силы».