Действительно, когда эта опытная школа жизни отмечена и оценена, тогда и разумнее и веселее идти вместе. А вместо нелепых суеверий перед вами появятся страницы своеобразного, а иногда очень утонченного знания. Прискорбно видеть, как иногда это знание опрометчиво и невдумчиво стирается. Сколько раз приходилось замечать, как знающий, опытный спутник начинал или был готов рассказать что-нибудь очень значительное, но, взглянув в глаза присутствующих, замолкал, встряхнув головою или рукой. "Не стоит, мол, метать бисер; все равно не захотят понять, да еще перетолкуют во зло". Так, опытный путник всегда предпочтет лучше промолчать, нежели просыпать негодным людям.

Сколько песен и сказаний неповторенных приходится слышать в пустынных путях. Открываются там же тайники, которые в суете городов наглухо захлопываются. Сколько раз приходилось встречать бывших путников пустынных в городской обстановке и всегда приходилось изумляться, что они показывались в ином и гораздо менее значительном виде. Их чуткое ухо и зоркий глаз дальний точно обволакивались чем-то в пыли города. Они казались совсем обыкновенными людьми. Их замечательные знания, ширина кругозора как бы сковывались чем-то. Вот почему у нас так неизгладимо врезываются особые подробности путевые.

Много рассказов о необычайной скорости передачи сведений в самых удаленных местностях Азии или Африки. Вспоминаю рассказ нашего друга Луи Марена. В Париже однажды было получено телеграфное сообщение о благополучном достижении в определенный день французской экспедицией одной из самых уединенных африканских местностей. Когда друзья дали себе отчет, сколько времени потребовалось бы на передачу этого известия обычным путем, они, к ужасу своему, начали убеждаться в том, что, очевидно, сведение это неверно, ибо оно не могло быть передано в такой короткий срок. Но впоследствии выяснилось, что сведение было правильное и потребовало оно такой краткий срок лишь в силу особенных местных обычаев. На больших расстояниях оно было передано туземцами в ночное время посредством условных ударов барабана или сухого дерева. Оказалось, что такая передача древнейшего времени всегда существовала между племенами, а некоторые местные европейские насельники пользовались ею.

Какая поэзия заключена в этих ночных таинственных звуках, передающих неведомо откуда спешные вести! Так же, как "цветы Тамерлана", сторожевые башни условными огнями быстрейше доносили нужнейшие оповещения.

Сердце звучит на все необычное и крепко врезает эти многоцветные печати в сознание. Когда же мы видим далекого путника на безбрежной снежной равнине, нам думается, что не случайно и не бесцельно совершает он трудный путь. Наверно, он несет важную новость; и ждут его те, кто поймет знамение будущего.

25 Декабря 1934 г.

Пекин

"Нерушимое"

Самовольство

Уже много раз и в разных странах приходилось неожиданно узнавать о самовольном включении моего имени в какие-то союзы и общества. Первый раз в 1900 году, в бытность мою в Париже, я к удивлению моему узнал, что заочно и самовольно был избран членом некоего союза в России, в котором я и не предполагал принимать участие. Выйти оттуда оказалось гораздо сложнее, нежели можно было предполагать. Прошло несколько лет, пока нашлась подходящая формула, чтобы изъять свое имя.

Затем в 1906 году я совместно с целой группой художников оказались внесенными в списки какой-то сомнительной партии под громким названием "Правовой порядок". Хотя мы все и заявили о том, что ничего общего с такой партией не имеем, но немало хлопот и недоразумений произошло около этого эпизода. Затем мое имя попало в списки некоей консерватории, вероятно, с какой-то для кого-то утилитарной целью. К сожалению, не так легко бывает изъять что-то попадающее в печатные списки или заголовки.

С тех пор много раз к несказанному изумлению приходилось встречать свое имя в самых непредвиденных комбинациях. Целые страны и океаны иногда на значительное время скрадывали такие фантастические открытия. И опять приходилось писать, заявлять. И кто мог поручиться, что где-то, кто-то и как-то не был вводим в заблуждение? Конечно, такой заблуждающийся всегда был в значительной степени виноват сам, ведь он не желал справиться в официальных источниках наших учреждений или не трудился даже развернуть справочные книги Америки или Англии, или Индии. Так или иначе, всякое самовольство является характерной чертой нашей современности.

Безнаказанно можно включать кого бы то ни было в любые комбинации, надеясь, что время и пространство явятся достаточными прикрытиями. Когда же вы помещаете список организаций, где принимается участие, при этом тоже найдутся люди, которые спросят вас: "Зачем вы это делаете?". Милые друзья, хотя бы для некоторой самозащиты от всяких неожиданностей и даже неприятностей. Во всяком случае, можно признавать те списки, которые деланы с ведома самого упомянутого лица.

Изымать из каких-то неведомых оповещений имя совсем не так легко, как кажется. Так, например, как-то некий генерал привез из Берлина в Париж сведения, якобы совершенно достоверные, о некоторых сотрудничествах с одной из Южно-Американских республик. Сведение не содержало в себе ни одной доли правды или даже правдоподобия. И тем не менее в собраниях учреждений оно обсуждалось как совершенно несомненное. Само официальное разъяснение этой республики было, конечно, заслушано, но кто знает, было ли оно принято с доверием.

Еще хуже выходит иногда с опровержениями в прессе. Помню, как однажды известный американский писатель поместил большую статью о нашей экспедиции, в которой сообщались совершенно фантастические сведения, неизвестно откуда почерпнутые. Затем от друзей своих писатель узнал, в какую бездну лжи он был кем-то вовлечен, и стремясь к справедливости, пожелал исправить свои ошибки. Но и тут он не обратился к первоисточникам и излил свое симпатичное настроение опять в таких своеобразных формах, что осталось большой задачей решить, была ли лучше его первая статья или так называемые поправки. Помню и другой любопытный случай, когда один враждебный писатель в Париже посвятил длиннейший фельетон, состоявший из какой-то сплошной ерунды. Но другой, тоже не менее враждебный автор, не вынес этих отрицательных гиперболоид и вступил в борьбу с первым писателем. По этому поводу было замечено: "Редкое зрелище: борьба скорпиона с тарантулом".

Иногда самые, казалось бы, простые обстоятельства никак не могут естественно разрешиться, если они хотя бы немного выходят за пределы обычных условий. Неоднократно в печати мне приходилось высказываться против выставочных призов и медалей как самых нежелательных условностей, к тому же очень часто и вообще несправедливых. Естественно, что в силу этих моих утверждений сам я уклонялся от подобных присуждении, о чем и заявлял, давая картины на выставки. Конечно, такое условие могло показаться кому-то неубедительным. После международной выставки в Милане мне было сообщено о присуждении золотой медали. Я указал на мое первоначальное условие. Комиссар выставки сообщил мне с некоторым удивлением, что "это очень хорошая награда". Потребовалась длительная переписка, чтобы выяснить принципиальное отношение. Конечно, и комиссариат, и жюри остались в некоторой обиде. На выставке в Брюсселе с такой же медалью получилось еще хуже, ибо медаль как правительственная была выслана по дипломатическому каналу, и потребовались очень деликатные объяснения, чтобы избежать нежелательных осложнений.

Таким порядком даже на малых примерах можно видеть, как трудно бывает установить истину и принципиальное основание, если хотя бы отчасти это выходит за пределы рутины. Кроме избраний с какой-то для кого-то утилитарной целью, могут быть случаи, когда непрошенные избиратели совершенно искренне думают, что их избрание должно считаться даже почетным. Подите и убедите людей в противном. К этому помню, как однажды Леонид Андреев и Сергей Глаголь — оба друзья мои, приехали с настойчивым и внешне блестящим предложением вступить с ними в одно издательство. Как я ни пытался разъяснить им всю невозможность такого обстоятельства, они ни за что этому не поверили и обиженно качали головами, повторяя: "Значит, с нами-то не хотите". Конечно, через год они могли увериться в моей правоте, но наверное, весь этот срок в них оставалась известная горечь.