…Он сидел на холме, покрытом редким сухим кустарником. Пустыня медленно и словно нехотя остывала от дневного зноя. Внизу лежали руины древнего города, которые не давали и приблизительного представления о том, каким был этот город в далеком XIII веке. Из всего уцелела лишь каменная черепаха, ее контуры расплывались в наступающих сумерках. Он думал о людской ярости, разрушавшей прекрасные творения рук человеческих. За этой яростью стояла Война. Война, которая не пощадила лучшие храмы этого города. Она не пощадит и современные города. Прошлое возвращало его к настоящему и заставляло тревожиться о будущем. Так было всегда. Прошлое учило, но так и не смогло ничему научить человечество, отравленное ядовитым и губительным дыханием Войны. Здесь, в этой иссушенной пустыне когда-то безвозвратно погибла частица человеческой культуры. А если новая Война? В нем возникла физически ощутимая боль. Временами она казалась непереносимой. И тогда, сидя на этом сухом древнем холме, он торопливо и сбивчиво записал: "Самомнители… сидя в своих кабинетах, наверное, никогда не видали старинных развалин во всей их неприкрытости. Отурищенные (от слова "туристы") башни рейнских и тирольских замков, с их биргаллями, не дадут того впечатления, как развалины в пустынных просторах, полные обломков и осколков, точно бы вражеская рука еще вчера яростно бушевала среди них. Такие вещественные кладбища являются лучшими свидетельствами о том, какова бывает ярость человеческая"[1].

Япония и Германия уже заявляли о своей исключительности, претендовали на чистоту культуры, на чистоту расы. Он немало повидал развалин на своем долгом пути. И нигде не нашел "чистой" культуры, которая принадлежала бы только одному народу. Вот и эти развалины, лежавшие перед ним в сумерках монгольской пустыни, свидетельствовали о различных культурных наслоениях. Он был уверен, что культура есть важнейшее соединяющее начало. Она объединяла народы в прошлом, объединяет их сейчас и объединит в будущем. Человечество в процессе своего развития идет от низшего к высшему, от разъединения к объединению. Война отбрасывает человечество назад, ибо убивает культуру и приносит разъединение. Прошлое было чередованием Мира и Войны. Культура требовала Мира и отрицала Войну…

Он поднялся, спустился с холма и пошел по утоптанной тропинке, петлявшей среди развалин. Идти было тяжело. Давали себя знать годы. Ему было уже за шестьдесят. Он дошел до последних камней и снова сел. Вспомнились строки Вед, звучавшие как молитва. "Пусть все сущие силы принесут нам мир. Пусть мир, и мир один царствует повсюду. Пусть сойдет на нас этот мир".

Был год 1935-й от рождества Христова, и была последняя длительная экспедиция, в которой участвовал он, Николай Константинович Рерих, русский художник, чья роль в истории Планеты XX века была необычной и уникальной, ибо, как это ни странно, но существовала тесная и осознанная связь между ним, сидевшим у развалин древнего города в сумерках того далекого дня, и космической эволюцией человечества, чья гигантская спираль, пронзая Время и Пространство, уходила в глубины Беспредельности. Можно утверждать, что связь такого рода существует у каждого из нас как частица Космоса. Однако у Рериха она была особой…

Тогда, в первой Центрально-Азиатской экспедиции 1923–1928 гг., он прошел Китай по его синцзянской окраине. Остальная же часть огромной древней страны была ему незнакома. Осталась неисследованной и Внутренняя Монголия. И теперь он стремился завершить когда-то начатый маршрут. Однако обстоятельства складывались не совсем благоприятно. Но, в конце концов, и они были преодолены. Пришел на помощь департамент земледелия США, который интересовался засухоустойчивыми растениями, предотвращавшими эрозию почв. Департамент согласился финансировать экспедицию. Но обстановка в мире была сложной и беспокойной. Япония уже оккупировала Маньчжурию и часть Внутренней Монголии. Разрешение на въезд туда можно было получить только в Токио. Весной 1934 г. такое разрешение было получено.

В июне 1934 г. экспедиция через Харбин направилась к Баргинскому плато, расположенному у Хинганского хребта. Район пересекала линия КВЖД. Экспедиция старалась далеко от нее не уходить. Все время поступали тревожные сообщения о готовящейся японской агрессии. Работать было крайне трудно. Японцы следили за каждым шагом экспедиции. Но Николай Константинович и Юрий Николаевич старались не обращать на это внимания. Они проводили разведку, выясняя, какие сорта засухоустойчивых растений могут быть найдены в этом районе. И чем больше Николай Константинович этим занимался, тем больше ему не давала покоя одна мысль. Мысль о том, что пустыни — не только творения природы, но и дело рук человека.

"Поучительно видеть, — записывал он в экспедиционном дневнике, — при раскопках в Азии среди самой, казалось бы, мертвой песчаной пустыни корни когда-то бывшего могучего леса. Странно видеть, что именно в этих местах было прекрасное жилье, и остатки плетений из злаков показывают, что и здесь процветала жизнь. Старые китайские хроники и точные записи китайских путешественников описывают эти иссохшие места как живописные города и селения, процветавшие и обильные. Не будем относить эти перемены всецело к космическим сдвигам, рука человека в них поработала больше всего"[2].

Он исследовал русла высохших рек, стараясь выяснить направления подземных потоков. Он хорошо понимал, как важна вода для восстановления того, что было утрачено. "В умерших пустынях часто вам приходится слышать журчание подземных потоков, которые иногда дают повод к поверьям о подземной жизни. Нередко эти потоки загнаны под камни и гальку тоже руками человеческими, которые хищнически уничтожали растительность"[3].

Исследования тревожили. Он понимал, что если это случилось в прошлом, то может произойти и в будущем. К любой проблеме он подходил исторически. Исследуя прошлое, делал выводы для будущего. Земля болела. Плодородные земли превращались в пустыни. Человек был расточителен и неосмотрителен, он мало думал о будущих поколениях. Люди уничтожали леса и оставляли землю незащищенной.

И земля мстила за себя, поглощая очаги культуры, засыпая песком целые города. Культура тесно связана с землей. Одно не существует без другого. Разрушение одного ведет к гибели другого. Рерих всю жизнь защищал культуру. Теперь надо было защищать землю.

Он оказался одним из первых, кто поднял тревогу. Тогда эта тревога, возможно, казалась надуманной, неактуальной. Человечество волновали иные вопросы. Политические тревоги мира несли неуверенность в завтрашнем дне. Многие тогда не могли предположить, что через несколько десятков лет эта проблема станет для всех едва ли не самой насущной. Ее назовут охраной окружающей среды. Но тогда он был одним из немногих, кто предвидел такой поворот. Он исследовал пустыню как болезнь земли. Он поставил диагноз этой болезни и предложил свой способ лечения. Это были засухоустойчивые растения, которые Рерих начал собирать на Баргинском плато Внутренней Монголии в предгорьях Хингана. "В этом смысле, ¬писал Николай Константинович, — степи и гоби Азии дают прекрасные материалы для изучения. На этих песчаных барханах, на бесчисленных холмах еще держится самобытная, устоявшая против всех невзгод растительность"[4]. Свой короткий экспедиционный дневник он назвал "Да процветут пустыни".