Очень важно было не допустить, чтобы экипаж пал жертвой цинги, как в 1820 г. Поэтому особенное внимание было уделено провизии: не забыли даже о лимонном соке и сбитне — это считалось надежным средством от болезней.

Часть Новой Земли была в свое время обследована, но составленные полвека назад карты противоречат друг другу; Литке, однако, взял их с собой, потому что больше ему не на что опереться. Одной из его задач является установление истинной широты острова.

Адмирал Траверсе с нетерпением ждал известий о ходе этой экспедиции.

Между 1821 и 1824 г. Литке трижды штурмовал Новую Землю, все на том же бриге, который хорошо показал себя в этом ужасном климате с частыми бурями, встречными ветрами, густыми туманами и снежными зарядами, которые возможны уже в середине августа. Потом Литке вспоминал:

”Нас окружали со всех сторон мелькавшие сквозь мрак, подобно призракам, ледяные исполины. Мертвая тишина прерываема была только плеском волн о льды, отдаленным грохотом разрушавшихся льдин и изредка глухим воем моржей. Все вместе составляло нечто унылое и ужасное”[277].

Только в августе 1822 г. экипаж смог высадиться на остров для обследования Маточкина Шара. Карты оказались никуда не годными. Литке исследовал обе части острова, пролив между ними и близлежащие острова. Он достиг 76° ³/₄' с.ш.

Экспедиция вернулась в Архангельск в последний день августа 1824 г. Теперь ясно, что Новая Земля — это не огромная масса льда, там есть сланцевые горы, глинистые почвы, своя флора и фауна. Литке доставил в Архангельск многочисленные описания тундры и местного животного мира.

Но главным итогом экспедиции явилось создание первой достоверной карты острова, на которой отныне появилось имя великого гидрографа Сарычева вместе с именами Головнина и Крузенштерна.

Часть южного берега Новой Земли получила имя организатора экспедиции — Земля Траверсе.

Это уже третий географический пункт, названный в честь Ивана Ивановича Траверсе: после архипелага близ Антарктиды и острова в центре Тихого океана — земля в Северном Ледовитом океане.

Когда император бывал в Романщине, он вместе со своим министром склонялся над картами и с чувством гордости изучал морские пути, проложенные русскими путешественниками. Их героическим трудом Россия внесла вклад первостепенной важности в исследование земного шара, а империя Александра распространилась на заполярные области северного и южного полушария.

Третье поколение семейства Траверсе

Весной 1822 г. в семье маркиза произошло радостное событие. Жена его старшего сына после трех дочерей родила мальчика (у них уже был сын, но он умер в младенчестве). Как и его покойный брат, он получил имя Иван или Жан — так в роду Траверсе было принято называть старших сыновей. Адмирал уже видел в мечтах своего внука в кадетской форме[278].

Иван родился в Херсоне, здесь его отец вот уже десять лет служил в адмиралтействе. Но вырос он в Казани, куда его отца, капитана 2-го ранга, перевели на должность начальника кораблестроительного департамента[279].

Иван вскоре осиротел: его мать умерла в Казани в родах, дав жизнь девочке, которую окрестили Любовью. Его десятилетняя сестра Софья два года провела в Романщине при деде и тете Маринке.

Маркиз часто прогуливался с внучкой по своему любимому Островно.

В свой дневник он заносит все сколько-нибудь примечательные события повседневной жизни и, не изменяя давней привычке, каждое утро отмечает температуру воздуха, силу и направление ветра.

“Вторник 19-го, ясно, ветер свежий зюйд-ост-ост. С дамами и моей малюткой Софи мы были в лесу… Лес в лунах заходящего солнца был отменно красив со своими багряными листьями и серебристыми стволами берез”.

Чудесная картина, в которой есть что-то нереальное: буколика, где природа купается в свете, прозрачности и покое. У Траверсе гостят Голицыны. Вместе они совершают прогулки на лодке по озерам этого естественного парка, населенного множеством водоплавающих птиц — дети любят бегать по островкам, играть в прятки в березовых рощицах, срывать кувшинки. Однако письма маркиза брату Огюсту проникнуты меланхолией:

“Мой дорогой друг, я уже две недели в Островно и наслаждаюсь лесным и озерным воздухом. Но зимняя стужа скоро вернется…

Житейское коловращение разбросало нас по свету, многие уже в могиле. Дюкены и Тушенберы — под палящим солнцем юга, их кузен — у самого полюса. Счастливы те, кто в этом мире, исполненном печалей, достигают спасительной гавани…”

Балтийский флот под ударом стихии

В ноябре 1824 г. Романщину навестил Жюль, старший сын брата Огюста де Траверсе. Маркиз был рад повидать племянника, рад, что тот продолжил семейную традицию службы на флоте.

Жюль, офицер королевских военно-морских сил, недавно вернулся из плавания в Южную Америку и на Антилы: он прошел проливом Дрейка, побывал в Вальпараисо, находился в бухте Рио-де-Жанейро в октябре 1822 г., когда Бразилия провозгласила свою независимость. Неделю он провел на плантации “Ривьер Лезар” Хорна де ла Калле на Мартинике, улаживая дела по наследству покойной матери. Маркиз с интересом слушал его рассказы. “Когда я слушал твоего сына, мне казалось, что я вижу какой-то чудесный сон”, — писал он Огюсту. Но и Жюль с увлечением слушал рассказы дяди о полярных экспедициях русских моряков. Жюль писал отцу:

“Я приехал в Романщину 16 ноября, со мной был мой кузен Теодор. Нас ждали с нетерпением и приготовили самую теплую встречу. У меня не хватает слов, чтобы описать то волнение, которое испытал я и которое испытывали ваш почтенный брат и милейшая тетушка… Дядя не мог сдержать слез… Я собираюсь задержаться на месяц в Санкт-Петербурге, но с надеждой на развлечения приходится распрощаться. Ужасная катастрофа погрузила столицу в траур. В ночь на 7-е Петербург едва не погрузился в морскую пучину. Чудовищное наводнение сносило целые дома, все первые этажи зданий были затоплены. Два селения исчезли с лица земли. Из писем, которые получает дядя, ясно, что бедствие так или иначе коснулось всех. Вода не спадала в течение целого дня. Наводнение было вызвано сильнейшим ветром (вест-зюйд-вест), уровень воды на пять футов превысил уровень наводнения 1777 г., о котором до сих пор вспоминают с ужасом. Продлись оно чуть дольше, от Петербурга, стоящего на сваях, возможно, вообще бы ничего не осталось…”

Во время этого наводнения были затоплены все находящиеся в низинах части города, триста двадцать четыре дома разрушены, более пятисот человек погибли.

В траур погрузился и флот. В трех кронштадских доках, где были поставлены на зиму корабли, вода поднялась больше, чем на одиннадцать футов (больше, чем на четыре метра). Волны перехлеснули через крепостные стены, заливали бастионы, срывали ворота, разворачивали днища доков.

Из сорока шести судов, поставленных на зимнюю стоянку, лишь три корабля, три фрегата и один гемам не были сдвинуты с места — остальные плясали на разбушевавшихся волнах и бились друг о друга. “Святослав” и “Не тронь меня” нанесли “Востоку” и “Благонамеренному” больше повреждений, чем полярные льды.

Только через три дня, когда вода спала, можно было оценить размеры катастрофы. Большинство судов надо было ставить на ремонт, некоторые пришлось вообще разбирать — эта судьба постигла прекрасный фрегат “Феникс”, первый корабль, вышедший с петербургской верфи при Траверсе. Обломки судов находили в окрестностях в течение еще пяти лет.

Тем не менее пребывание Жюля в Санкт-Петербурге оказалось весьма приятным. Его ввел в столичное общество французский посол граф де Ла Фероне, который старался всячески угодить племяннику морского министра. Жюль познакомился со своей кузиной, Клер, и был очарован ее живостью и непосредственностью. Клер Розанова была одной из самых блестящих дам петербургского света. Жюль писал отцу: “На чаепитиях и приемах, куда меня водит Клер, я встретил столько князей и княгинь, сколько нельзя увидеть ни в одной европейской столице”.