Эти машины были нашим ежечасным мучением. С первого дня следовало бы облегчить армию на пятнадцать тысяч мертвого груза, каким были эти грузовики. Тогда бы пятьдесят-шестьдесят тысяч окруженных солдат, свободные в своих движениях, организованные в крепкие пехотные колонны, легко смогли бы раздвинуть советские тиски.

Но сначала захотели сохранить территорию. Затем Верховное главнокомандование посчитало делом чести спасение этих сказочных караван-сараев.

Генерала Гилле, предложившего сжечь их, резко одернули. Три недели мы потратили на буксировку этих тысяч прекрасных машин для рентгена, хирургических операций, командирских автокаров, огромных и непрактичных грузовиков, нагруженных миллионами килограммов разношерстных, разнородных предметов, бумаг, всякого рода ящиков, сейфов, запасов деликатесов, посуды, кресел, личных вещей, даже аккордеонов, губных гармошек, предметов гигиены и салонных игр.

От Петсамо до Черного моря немецкая армия задыхалась под тяжестью ультрасовременной техники и багажа, что росли из года в год. Следовало бы взорвать три четверти этого обоза и драться как азиаты, спать как азиаты, есть как азиаты, наступать как азиаты, так же сурово и просто, как они, без комфорта и стерильного материала.

Через невозможные регионы тащили мы с собой помеху цивилизации: орда кошкообразных, что преследовала нас, обладала легкостью и стойкостью варваров. Зверь победил машину, потому что зверь пройдет там, где машина не сможет.

Поражение немецкой армии в снегах и грязи России в 1943 и 1944 годах в значительной мере было поражением слишком хорошо оснащенной армии, увязшей в своих обозах.

* * *

Бесполезно было обсуждать теперь эти проблемы, когда командующий рвал на себе волосы. Был приказ спасать технику: поэтому были потеряны бесценные дни в продвижении среди ужасной грязи тысяч грузовиков, которые все-таки утонули в болотистых колеях или были разбиты снарядами легкой артиллерии и танков Советов.

К вечеру 16 февраля 1944 года у нас оставалось еще десятка два танков, целая тысяча мототехники (из пятнадцати тысяч) и сотни легких повозок, реквизированных в деревнях, на которых лежали тысяча двести раненых.

Эти раненые были для нас как святыни. Войска образовали каре вокруг этой несчастной колонны, защищая ее во время прорыва к юго-западу. Надо было испробовать все, чтобы спасти этих несчастных, чьи страдания превзошли все, что мог представить мозг человека. Если они завтра вечером переберутся за этот адский барьер, какая будет радость у нас в сердцах! Какое счастье разместить их в госпиталях, видеть, как эти несчастные разорванные и замороженные тела получают лечение и уход, как сердца, болезненно стучавшие под этими отяжеленными от снега покрывалами, снова обретают спокойный ритм человека, могущего терпеть и надеяться…

* * *

С девяти часов вечера пробка на дороге в Шендеровке стала невообразимой. Я в этот момент должен был методично отслеживать отход моей бригады от Новой Буды взвод за взводом, участок за участком. Случись что в нашем арьергарде, и весь маневр под Шендеровкой рухнул бы.

Обоими сапогами в снегу, съедаемый сорокаградусной лихорадкой, не оставлявшей меня, я посылал связных принимать рапорты, отмечал каждую деталь.

Все холмы были освещены боем. В одиннадцать вечера я попытался продвинуться через Шендеровку, чтобы по пути помочь раненым моей бригады и проверить усложненную диспозицию для сбора наших солдат на рассвете.

Через пятьдесят метров мне пришлось бросить последний автомобиль, остававшийся у нас. Огромная колонна давилась на разбитой дороге и в деревне. Грузовики, телеги, дрожки безрезультатно пытались сдвинуться с места, по четыре-пять по фронту.

Я подбежал к каждой повозке с ранеными валлонцами, уговорил каждого из наших товарищей, у кого еще были целы ноги, сделать последнее усилие и попытаться двигаться пешком, какими бы ни были раны и муки. Я их собрал человек пятьдесят и проскользнул с ними между грузовиками и конными повозками.

Нам предстояло увидеть ужасное зрелище. Неприятелю, наступавшему с севера, удалось подтянуть свои танки и артиллерию к окраине Шендеровки. С десяти часов вечера советские батареи открыли шквальный огонь по центру деревни. Избы вспыхнули, полностью осветив происходившее движение войск.

С этого самого момента советские наводчики удачно вступили в игру. Снаряды падали на огромную колонну методично, с математической точностью. Катюши затопляли огненной волной всякого рода транспортные средства и их экипажи. Вспыхнули бензовозы. По все длине тесной дороги горели машины. Поминутно надо было падать в снег, настолько мощным был огонь катюш.

Среди дюжины догоравших повозок в ужасных судорогах хрипели на снегу подбитые кони. Рядом с ними стонала горстка солдат, посеченная очередью, животом в снег или навзничь. Огонь сделал почти мистическими их лица, красные от крови, медно-красного цвета и с каким-то блеском, что усиливало ужас. Некоторые пытались еще ползти, другие беспомощно корчились от боли с ужасными гримасами на лицах. Колонна представляла собой кошмарную мясорубку, освещенную огнем, красневшим среди густого снега.

Грузовики, горевшие между огороженными кюветами, делали продвижение почти невозможным. Пехотинцы, обстреливаемые неприятелем, едва успевали проскользнуть между этих огромных факелов, этих умирающих тел, этих располосованных лошадей, чьи коричневые и зеленые кишки как змеи скользили по гололеду.

Напрасно возницы гнали вперед свои повозки. Несколько тяжелых грузовиков, несмотря ни на что, двигались вперед, давя лошадей, которые отбивались и хрипели в языках пламени. Тем не менее эти дикие усилия ни к чему не приводили. Пробка, покрытая грохотом моторов, взрывами, яростными криками и мольбой о помощи, стала еще более чудовищной.

Наконец, мы увидели причину этого огромного затора. Армия из Шендеровки должна была вся перейти деревянный мост, чтобы выйти из долины. Один огромный немецкий танк провалился поперек моста и разломал его, полностью отрезав движение к юго-западу.

Когда мы увидели это чудовище, провалившееся между досок, то на этот раз мы поверили, что все было кончено.

Берега были высокие и абсолютно непроходимые. Мост был заминирован большевиками два дня назад, когда их выбили. Немцы переделали его в спешке. Легкая бронетехника смогла выйти из Шендеровки. Один тяжелый танк потом прошел без труда. Второй тяжелый танк провалился.

Два дня работы саперов были стерты в одну минуту этой массой в сорок тонн, воткнутой теперь в мост как копье.

Было светло как днем. Пехотинцы вместе с ранеными как могли обходили этот фатальный танк. С высоты рва видно было всю Шендеровку в красном и золотом свете среди сверкающего снега. Слышались нескончаемые крики. От этих трагических отсветов и этих криков поднимались какие-то жгучие волны безумия.

* * *

Как только наши раненые оказались по ту сторону моста, я доверил их одному из наших врачей, приказав прилепиться к первым частям, которые километрах в трех впереди бросятся в атаку. Они отправились через степь, туда, где сумрак не был тронут пламенем горящих машин.

В этой атмосфере бедствия немецким понтонистам из инженерного батальона удалось наконец ценой огромных усилий столкнуть танк вниз и перебросить через зияющую дыру мощные брусья и балки перекрытия. Движение возобновилось под все более страшной бомбежкой.

Мы проходили по мертвым и агонизировавшим, но все же проходили. Люди перешагнули бы через кого угодно.

Они хотели жить.

* * *

На северо-западе, на ледяном склоне Новой Буды наши валлонцы, верные отданным приказам, сопротивлялись и вновь и вновь бросались в атаки. Они видели блокированные и смятые колонны в огне. До их ушей долетал ужасающий шум тысяч людей, что толпились, толкаясь среди огня и осколков снарядов.