* * *

Наступил новый, 1944 год.

Мы ждали 3 января, когда год действительно наступит, войдет в полную силу после праздников, когда дни опять станут обычными, когда не будет времени для всяких раздумий или, по крайней мере, их будет намного меньше.

Но нам предстояло ждать еще одного огненного удара с противоположной стороны. Несомненно, ровно в полночь враг попытается повторить свою рождественскую вылазку. Мы получили приказ опередить его. В эту новогоднюю ночь теперь мы должны были атаковать. Два взвода моей роты углубились в темноту заснеженной долины, пересекли реку и рассредоточились в густом кустарнике.

Мой третий взвод форсировал Ольшанку в километре справа. Его задача была чисто провокационной. Он должен был занять позицию сзади в нескольких сотнях метров к югу от деревни Закревки, оттуда открыть плотный огонь, чтобы враг бросился в этом направлении: тогда два других взвода бросятся на укрепления напротив наших позиций в Байбузах.

Наши солдаты бросились в атаку и смогли опрокинуть врага, произведя в его рядах полный переполох. Мы вернулись на рассвете.

Я нес на себе совсем молодого волонтера, который, бросившись первым в советский блиндаж, получил автоматную очередь. У него были перебиты оба колена. Ни одного стона не было слышно из его губ. Его еще детские волосы локонами приклеились к мокрому лбу. Бедный паренек, терпящий страшные муки в то время, когда в целом мире миллионы людей заканчивали праздничное веселье новогодней ночи.

Первое января… Пять часов утра… Нежно-красное солнце вставало над белым и рыжим лесом, степь теряла свою голубизну. Стихла пальба в долине. Повсюду в мире в этот момент люди танцевали, пили вино; слышался веселый женский визг; полупьяные мужчины несли на своих лицах стигматы всех пороков, что владели ими… И в этот день, медленно поднимавшийся над белой степью, умирал один паренек, потому что он поверил во что-то великое, потому что чистые и сильные идеалы уносили его на жертвенный путь…

В то утро рядом с моей избой я устало положил на адамантовый снег ребенка со смерзшимися локонами: его глаза перестали смотреть на мир, всю низость которого он не смог измерить, за спасение которого он отдал жизнь…

Закревки

Сорок четвертый год начался плохо. Советские войска мощно наступали на северо-востоке, так же как и на юго-востоке нашего участка фронта. Их продвижение было впечатляющим и бесспорным. Между тем, в приказах, получаемых нами, не было никакого следа беспокойства. Казалось, что мы расположились у слияния Ольшанки с Днепром до конца света.

На позиции в нескольких километрах от наших окопов прибыли даже актрисы из Берлина. Связисты-мотоциклисты, как раз обрызгавшие грязью этих баядерок, красноречиво описывали их прелести, понимающе подмигивая нам.

Однако с каждым днем советские тиски приближались и сжимали нас. Но нам не надо было тревожиться из-за этих обстоятельств. Для солдата война – это его участок фронта, остальное же – дело генералов и журналистов.

* * *

Штурмовая бригада «Валлония» в ночь с 3 на 4 января получила приказ приступить к операции, в которой должны были участвовать наши бронированные самоходные орудия. Целью была известная деревня Закревки, через которую ломились уже в ночь 1 января. На этот раз нам предстояло взорвать укрепления, построенные в глубине леса.

Особо нам предписывалось захватить пленных. В 1941—1942 годах мы не знали, что с ними делать, куда направлять. Теперь же советские солдаты дрались до смерти или проскальзывали сквозь наши порядки, как ужи. Генерал Гилле, командир «Викинга», хотел иметь по меньшей мере пятерых пленных, чтобы можно было твердо установить действительные намерения врага.

Первая рота должна была, форсировав Ольшанку в три часа ночи, замаскироваться во вражеском лесу на северо-востоке от Закревок, чтобы помешать подходу любого подкрепления во время боя.

Моей роте предстояло пересечь реку на надувных орудийных понтонах в два часа ночи, проскользнуть к западному подходу к Закревкам и ожидать момента атаки. Вторая рота должна была подойти с юга, пройдя по лесной дороге от Староселья.

Ночью саперы незаметно разминировали эту дорогу. В пять часов утра штурмовые орудия трогаются с массой людей на броне; они продвигаются к Закревкам, и тогда пехота начинает атаку, рассредоточившись между бронетехникой.

Это была суровая операция. Наши штурмовые орудия могли подорваться по дороге. На фронте без этого никуда.

* * *

Моя рота изготовилась к бою недалеко от Ольшанки, приблизительно в трехстах метрах к северу от обычных наблюдательных постов врага. Наши длинные белые шинели идеально сливались со снегом. Я спустился к реке в густой темноте ночи. Ни один всплеск не тревожил течения.

Саперы закончили надувать понтоны пушек и мягко положили их на черную водную гладь. Потребовалось надуть три, так как течение было быстрое. Пятьсот человек по очереди переправились на правый берег.

До леса оставалось пройти с тысячу метров. С моего командного пункта как раз перед Закревками я с нервным напряжением вслушивался в вой ветра. Он то выл, то мяукал над степью, но не доносил никакого шума, ни уханья неясыти, ни бряцанья оружия.

Мои люди добрались до лесистых холмов. Прошло какое-то время. Вскоре послышался далекий шум нашей бронетехники, подходившей с юга. Наши саперы уже проскользнули мимо советских постов, находя и извлекая мины. Лес был наполнен этим немым присутствием. У меня сжималось сердце при мысли о всех этих смелых парнях, которые вот так просто в ледяной ночи продвигались вперед и делали свою работу, или выжидали, или ползали по снегу, чтобы передать приказы.

Время приближалось к пяти часам утра. Шум гусениц был слышен яснее. Красные, занимавшие край леса на южной стороне, не успели даже как следует проснуться: наши солдаты, спрыгнув с брони, бросились на их укрытия с гранатами в руках!

Ошеломленные русские в спешке хватали автоматы. Но неожиданность атаки была такой, что все были сметены, убиты, ранены или взяты в плен. Не останавливаясь, наши танки продолжили марш, сея ужас по лесу.

Я выпустил ракеты к атаке с той минуты, когда увидел в небе блестящие параболы ракет второй роты. Одна группа моих людей устремилась через Закревки с северо-востока и востока в спину врагу, навстречу нашей бронетехнике, выходившей с юга. Другие мои солдаты на лесистых гребнях нейтрализовали истребителей танков.

Рукопашный бой, в котором валлонцы были мастера, решил исход операции. Советский офицер, командир артиллерийской батареи, видя, как были уничтожены его орудия, сам подорвал себя гранатой.

С десяток стычек произошло у начала леса. Протыкали друг друга штыками в избах, в овражках, вокруг стогов соломы. На восточном участке этого боя враг зацепил одну из групп наших телефонистов: за несколько секунд пятеро из них, запутавшись в своих бобинах и телефонных аппаратах, были смяты и утащены в лес, исчезнув навсегда.

Одна из наших самоходок была задета. Мы довольно легко помогли ей выйти из этой переделки. Мы захватили впечатляющий арсенал, что находился в Закревках. Мы привели более трех десятков пленных, как всегда оборванных, но крепких как звери; они, впрочем, и жили как звери, в любом логове, завернувшись в свое грязное тряпье.

Эти солдаты кормились тем, что находили в избах, на зимних полях или на трупах: замшелые головы подсолнухов, грязные початки кукурузы, черствый хлеб.

Они сопротивлялись как пещерные люди, но в добавление к своей животной силе они имели ультрасовременные автоматы с магазином в семьдесят патронов. В завшивленных вещмешках за спиной они имели все, чем можно было воевать с неделю-две, засев в сосняке, на изгибе леса, у въезда в деревню.

Эти мохнатые гиганты, эти ушастые с дынеобразными черепами монголы с черной жесткой щетиной, с плоскими, как свиная кожа, щеками, эти кошачьих повадок азиаты с маленькими блестящими глазками, никогда не мытые, в лохмотьях, неутомимые, – казались нам доисторическими монстрами в сравнении с нашими солдатами с их нежным телом и тонкой кожей.