Красные убегали, бросаясь в кукурузу, к лесу. Колхоз снова был в наших руках. Наши люди вновь устроились там среди несуразной груды трупов большевиков, изуродованных коней и рухнувших стропил.

Сто двадцать шесть часов

Наше сражение за Джержаков длилось сто двадцать шесть часов, сто двадцать шесть часов, в течение которых почти не прекращались рукопашные бои, прерываемые лишь на несколько часов, когда ночь подвешивала над горами необычно оранжевую луну. Ее рыжий свет оживлял небо феерической жизнью. Облака были исполнены грацией цветов и мягкостью радостных занавесей.

Этот свет плавал между вершин и едва доходил до нашего откоса, скрытого в глубине долины. Мы использовали это короткое затишье, чтобы вырыть могилы в меловом, белом как известь, грунте. Мы положили туда окоченевшие тела десятков наших товарищей, скрестив им руки, как на надгробных памятниках в старых соборах.

У нас сжималось сердце, когда мы лопатами бросали землю, которая накрывала сначала ноги, затем грудь, затем исчезало лицо. Мы работали быстро. Ведь каждый из этих убитых был чей-то брат, чей-то старый спутник, товарищ по страданию, славе и вере.

Остаток ночи мы косили кукурузу, что простиралась между нашими позициями и лесом. Тяжелые стебли поднимались на полметра выше головы стоящего человека. Благодаря этому русские могли незаметно подобраться к нам и в любой момент застать нас врасплох. Мы ползали в темноте, вооружившись серпами и косами. За несколько ночей мы метр за метром расчистили весь участок.

Это была неприятная работа, потому что русские тоже гуляли там. Порой все окрестности оглашались звуками выстрелов от стычек с ними. Но с четырех часов утра надо было укрываться в маленьких бункерах. Первые зеленые проблески скользили между горами и гладили головы подсолнухов на новых могилах прошедшей ночи. В этот час обычно уже начиналась заваруха.

* * *

Сопротивление под Джержаковом становилось все более ожесточенным. Мы были ужасно сдавлены врагом, без малейшей возможности отхода. Нам пришлось принять решительные меры, чтобы освободиться от этих объятий. Мы решили дать главный бой на юго-западном направлении, внизу, там, где враг был наиболее агрессивен. Колхоз по-прежнему находился в зоне его атаки. Каждую ночь мы имели риск быть смятыми и уничтоженными на нашем холме.

Контратаковать русских, бросаясь на них сверху, означало тогда согласиться с потерей половины батальона. И результат был бы невелик, учитывая, что в ста метрах от хат, в конце кукурузного поля текла речка, за которой поднимался лес. Никоим образом мы не перешли бы реку и, главное, не смогли бы очистить этот холм фронтальной атакой.

Мы обратились к нашим добровольцам, отличавшимся сочетанием хитрости лисы с храбростью льва. Мы, командир легиона и я, представили очень дерзкое решение: просочиться через северный проход, глубоко вклиниться на запад через лес, чтобы выйти в тыл к русским, атаковать их и отбросить на наши позиции под Джержаковом.

Невозможные атаки всегда успешны, поскольку никто не думает о самозащите и самосохранении. Парни из Молодежной (Юнкерской) роты спустились в ущелье. Они прошли наискосок под деревьями. Прошло два часа, когда мы ждали их атаки.

Она не удалась. К полудню наши бойцы появились удрученные: местность была сильно пересеченной; советские дозоры шныряли в лесу. Офицер считал наш план неосуществимым и по своему праву дал приказ свернуть вылазку.

И тем не менее надо было обязательно провести эту операцию.

Враг наседал все больше и больше. Если мы не нанесем решительный удар по нему, его нанесет по нам он. Надо было выбирать: сделать попытку или потерять все. Я опять поговорил с добровольцами, и в полном составе мы снова отправили людей в рейд. Тот офицер, убедившись в необходимости эффективного удара, принял командование. Я поговорил с ними вполголоса перед выступлением на дне прохода.

Глаза этих ребят блестели воодушевленным светом. Некоторые из них только утром получили Железные кресты и горели желанием воздать им честь. Они выступили. Некоторое время, совсем немного, мы видели их в бинокль.

Опять прошло два часа. Было пять часов вечера. Красные с целью во второй раз овладеть колхозом бросились в атаку со своим обычным боевым кличем.

Другой крик, пронзительный, крик более тонкий, ответил им. Едва красные показались, как наши молодые ребята, ждавшие момента, затаившись у них за спиной, бросились в атаку! Они бросились в воду как настоящие львы!

Большевики поняли, что окружены. Большинство, не зная, что делать, побежали прямо на наши пулеметы или бросились на землю у изгородей. Многие сдались, настоящие гиганты с раскосыми глазами, похожие на горилл, их крошили прикладами наши пацаны с девичьей нежной кожей.

Увы! Половина из этих солдат-детей были убиты на выходе из чащи или при переходе реки. Их щуплые тела плавали под водопадами. Мы победили, но ценой этой победы была самая чистая, самая свежая кровь.

Каждый из наших юных героев стоил больше, чем куча мохнатых пленных с желтыми и плоскими головами, с жесткой щетиной, которые дрожали, сидя на корточках в подвале школы.

Но этот жестокий контраст точно устанавливал значение и значимость дуэли: или Европа, утонченная как результат двадцати веков цивилизации, или эти азиатские орды, дикие, звероподобные, с гримасами из-под своих красных советских звезд. Наши юные добровольцы сделали свой выбор: они погибли так же геройски, как и старые воины, за тот идеал, что сиял в их глазах.

* * *

Красные, обескровленные этой операцией, откатились в лес к западу и юго-западу. Они больше не осмеливались вступать в рукопашную в этом секторе, усеянном трупами их соплеменников.

Несколько мерзких свиней бродили перед советскими позициями, бесцеремонно пожирая тлетворные тела, быстро разлагавшиеся под солнцем. Русские с завистью смотрели на этих поросят-некрофагов, возившихся в двадцати метрах от них в зеленых кишках их собратьев. Было видно, что они горели желанием привлечь к себе этих отвратительных тварей. Наконец им удалось схватить одного. Мы услышали их радостный крик. Советский каннибализм практиковался посредством этого животного.

* * *

Мы получили все недостающие сведения о расположении этих тонких ценителей поросятины. Один из наших санитаров, некто Броэ, попал в плен, пытаясь вытащить одного из наших раненых, упавшего на берегу реки. Красные отвели его от поста к посту. Он выучил раньше русский язык, как и многие из наших солдат. Как и они, он был ловкий малый. Балагур, он болтал и болтал. Наконец, его провели в тыл. Он успел установить позиции врага и его численность. Темнота наступила во время марша. Дорога шла вдоль глубокой расщелины. Наш санитар прыгнул и покатился в пропасть. Напрасно красные стреляли, вышеназванный Броэ убежал!

Он плутал десять раз. При первых лучах зари мы увидели голову, которая вынырнула из болота в пятидесяти метрах перед нами. Это был наш парень! Он подполз к нам, весь в грязи, позеленевший, как нигерийский гиппопотам. С этого момента русские получили атаку на западе, наша пушка обстреляла их позиции в лесу.

Оставались дубовые рощи, расположенные над нами на юго-востоке, откуда советский батальон сильно обстреливал нас из минометов. Мы должны были укрываться от рассвета до ночи в наших окопах в меловом грунте или возле хат. Наш командир, попытавшись сделать небольшую разведку, получил три минометных осколка.

Надо было обязательно очистить эти высоты, свергнуть оттуда этих дьяволов, как говорили в отряде. Одна из наших рот отлично реализовала это, отбросив русский батальон со всем его вооружением.

Но мы дорого заплатили за эту контратаку. Гранатой был убит национальный руководитель рексистской молодежи и судья Джон Хагманс, бывший студент-коммунист Брюссельского университета, обратившийся в нашу веру и ставший глашатаем величия наших старых Нидерландов и эпическим проводником, страстно любимым новым поколением.