Миша старательно выполнял ее поручения, подавал инструменты. Он сразу запомнил, какой из них называется «мастерком», какой «теркой», а какой носит смешное название «полутерок». К сожалению, Саня меняла инструменты не очень часто, а все остальное время Миша не мог найти применения своим силам.

Зато очень интересно было смотреть, как постепенно просыхает штукатурка. Сначала в нескольких местах появлялись светлые пятачки. Они медленно разрастались, принимая форму удлиненных прямоугольников: на кирпичах штукатурка просыхала быстрее, а на швах между ними еще оставалась сырой. Рисунок кирпичной кладки как бы проступал сквозь штукатурку, повторенный темно-серыми линиями на светло-сером фоне. Но в конце концов эти линии тоже светлели, рисунок кладки отступал все дальше, а стена становилась одноцветной, ровной, сплошной и казалась на солнце почти что белой.

Саня облизнула сухие губы и сказала:

— Ой, до чего же пить охота! Принеси мне, Миша, водички.

Миша побежал в комнату. На столе стоял графин с кипяченой водой, и солнечные лучи играли на его гранях. Миша стал наливать воду в стакан, но перелил немного. Мокрое пятно сначала расползлось по скатерти, как клякса по промокашке, потом остановилось на секунду и тут же, на глазах, стало уменьшаться — так сильно накалился на солнце стол. Оно исчезло почти так же быстро, как исчезает со стекла летучий след дыхания.

«А может быть, дать Сане гриба?» — подумал Миша. В кухне, на подоконнике, стояла большая стекклянная банка с настоем чайного гриба. Мама не пила настоя и даже чуточку побаивалась гриба, заявляя, что он ей напоминает «порцию отмокших блинов, обернутых рваной медузой». Но папа и Миша очень любили кисловатый напиток, терпкий и освежающий.

Вылив воду обратно в графин, Миша нацедил сквозь марлю полный стакан грибного настоя и понес на балкон. Саня воскликнула:

— Ой, чего это у вас вода какая желтая!

— Пей, пей, не бойся! Вот попробуй.

Саня осторожно пригубила, потом сделала два глоточка, а потом жадно опорожнила весь стакан.

— Вкусно? — спросил Миша.

— Вкусно. Вроде кваса.

— Это называется гриб. Папа говорит, что он даже цеб… что он даже целб…

Миша хотел сказать «целебный», но вдруг забыл это слово. «Как же это? Цебледный?.. Целбедный?.. Нет, все что-то не то получается!» Миша с трудом преодолел смущение, проглотил слюну и повторил:

— Это называется гриб. Папа говорит, что он очень полезный.

— А еще есть?

— Есть. Принести?

— Принеси, Мишенька!

На кухне мама спросила:

— Ты который это стакан себе наливаешь?

— Я не себе, я Сане.

— А! Ну, неси, неси.

К концу смены в большой банке не осталось ни капельки настоя, а чайный гриб лежал на сухом дне, как медуза, оставленная морем во время отлива.

После работы Саня опять принимала душ. «Приму-ка, пожалуй, и я, — сказала мама. — Сегодня так замоталась, что еще ни разу не принимала».

Когда они вместе вышли из ванной и мама стала показывать Сане купленные для мужа туфли, Миша заметил, что волосы были мокры у обеих. Видимо, по примеру Сани, мама решила, что в такую жару можно обойтись и без шлема.

Саня горячо одобрила туфли, сообщила, что из следующей получки обязательно купит себе бежевые босоножки, попрощалась и ушла.

Ночью опять звонил папа, но на этот раз Миша совсем ничего не слышал. Только утром мама рассказала, что папа возвращается домой. Она решила, что теперь уже нет смысла переезжать на дачу самим, можно дождаться папиного возвращения.

Накормив Мишу, мама пошла на рынок. Саня закончила простенки между балконной дверью и окнами и теперь снова работала не на балконе, а на лесах. А леса были для Миши запретной зоной.

Он счел своим долгом позаботиться о питье для Сани. Вчера ей так понравился гриб, что поить ее сегодня водой Мише не хотелось. Гриб мама залила, но — жди теперь, когда он снова настоится!

Хорошо бы сбегать на угол и принести квасу! У Миши было немного денег: мама дала ему как-то на мороженое, но он их не израсходовал. В тот день мороженщицы не оказалось почему-то на месте, а потом он решил копить на золотых рыбок. И с тех пор прикопил еще семь копеек.

Денег, однако, не хватало. Если уж стоять в очереди, так надо взять по крайней мере литра два. Он пошел на балкон и спросил:

— Саня, у тебя есть деньги?

— А зачем тебе?

— Надо.

— Не скажешь — не дам.

Миша готовил ей сюрприз и поэтому вовсе не собирался заранее раскрывать свои намерения.

— Не скажу, — решительно заявил он.

— А сколько тебе нужно?

— Пять копеек.

— Принеси мою сумку. Она в передней стоит, под зеркалом, — сказала Саня, не заботясь о том, чтобы быть последовательной.

Миша принес сумку. Саня подошла к перилам и раскрыла ее. Внутри оказался большой белый сверток; в подкладке сумки был карманчик, из которого торчал уголок помятой пятерки. Саня сказала:

— Достань из того карманчика, у тебя руки почище. Только две копейки не бери, мне в обед надо по телефону позвонить.

— Зачем же тебе тратить деньги на автомат? Ты позвони от нас! Мама даже мне позволяет звонить… Если, конечно, не зря.

Миша присоединил к своим сбережениям Санин пятак, отнес сумку в переднюю и стал искать бидон. Вспомнив, что бидон взяла мама, он схватил графин, вылил из него в раковину воду и побежал на улицу. Он знал, что к десяти часам машина доставляет на угол прицепную цистерну, на серебристых боках которой с обеих сторон написано «Квас». Машина уходит развозить по городу другие цистерны, а вечером приходит за ними.

Впереди Миши шел какой-то военный — должно быть, полковник или по крайней мере подполковник. Шел он медленно, грузно, и на размягченном жарой асфальте четко обозначались следы его огромных ботинок.

Миша стал наблюдать за другими прохожими и увидел, что следы остаются после всех. Прошла девушка с лохматым псом, и от ее каблуков на тротуаре образовались настоящие ямки, целая цепочка ямок. Только собачьи лапы не оставили никаких следов.

Впрочем, там, где ступал Миша, асфальт тоже не поддавался. Миша старался ступать покрепче, прямо вдавливал сандалии в тротуар, но все равно ничего не получалось. Асфальту не было до этого никакого дела, Мишины сандалии, как и собачьи лапы, видимо, совершенно не интересовали его. Тогда Миша подпрыгнул и, опускаясь, изо всех сил стукнул пятками. Образовалось два вполне приличных следа, две небольших, но довольно заметных вмятины.

Затем он побежал вперед, обогнал военного и обернулся. Внимательно рассмотрев погоны, сосчитав звездочки на них и убедившись таким образом, что это действительно полковник, Миша свернул за угол.

Серебристая цистерна была уже на месте, возле нее вилась длинная очередь, толстая тетка в белом халате отпускала квас в бидоны, кувшины и банки. Работала она расторопно, но с таким строгим и сумрачным видом, будто не квас продавала, а стояла в почетном карауле. Несколько старшеклассников подошли попить. Не отрываясь от работы, она сурово смерила их взглядом и сказала:

— Слева не ставайте.

— Нам только по кружечке.

— Я вас не спрашиваю, по кружечке или по две. Не ставайте, говорю, все равно не налью.

— Ну, хоть через одного!

— Ни через сколько не буду наливать. Отойдите.

— Вы не имеете права! Зачем же у вас вон кружки стоят?

— Я свои права сама знаю. Не учите. Ставайте в общую очередь, тогда и пейте сколько влезет.

— Из-за одной кружечки — в такой хвост? Да что вы, мамаша!

— Во-первых, я вам не мамаша. Обознались. А во-вторых, отойдите. Следующий! Давайте, гражданка, ваш бидон, давайте. Сколько вам?

Ребята, посмеиваясь, отошли.

Миша стал в очередь и сразу же забеспокоился, что зря простоит: у графина горлышко было довольно узкое, толстуха, пожалуй, не захочет терять время. Он внимательно осмотрел всех — посуда была самая разнообразная, некоторые стояли даже с кастрюлями, но ни у кого не было графина. Ненадолго Мишу утешило то, что в руках у дяденьки, стоявшего человек на пять впереди него, было две бутылки. Но когда дяденька протянул бутылку продавщице, та заявила, что не может «из-за одного весь народ задерживать». Очередь, как по сигналу, зашумела, а дяденька, оказавшийся то ли пьяным, то ли очень обидчивым, швырнул бутылки на мостовую, махнул рукой и ушел, провожаемый самыми нелестными возгласами.