Такой случай однажды действительно произошел. Не раз после того Олежка старался снова запихнуть кнопку звонка, но больше ему это не удавалось. «А как ты тогда запихнул? — спрашивал Миша. — Надо было запомнить. Я бы обязательно запомнил!» Сам-то Миша пока что не мог даже дотянуться до звонка.

Дальше сон понес его куда-то в сторону, привиделось что-то совсем несуразное. Олежка вдруг превратился в старого доктора, который низко наклонился над Мишиной кроватью и закричал: «Что? Что? Говори громче!»

От этого крика Миша проснулся. Сквозь дверь доносился голос мамы: «Что? Говори громче, я ничего не слышу!.. Сереженька, ну куда же ты вдруг исчез?.. Алло! Медвежьегорск! Сережа? Вот теперь хорошо. Что?.. Мишка спит, конечно, мы уже давно легли… Мы здоровы, а ты-то как там? У нас дикая жара, просто невыносимая!.. Нет, нет, послезавтра мы переедем. Я все уже подготовила, честное слово!.. Жара здесь просто адская. Только вот по ночам можно чуточку отдышаться».

Миша понял наконец, что мама разговаривает по телефону с папой, и, окончательно вырвавшись из сонного оцепенения, спрыгнул с кровати.

— А вот и Мишка бежит, — сказала мама. — Проснулся. Сейчас я передам ему трубку… Что? Уже?! Целую тебя, Сереженька!.. Целую тебя! — повторила мама в телефон, поцеловала Мишу и повесила трубку. — Разъединили.

Миша снова забрался в постель. Ему было очень обидно, что не удалось поговорить с папой. Тем более что поговорить нужно было не просто так, а по делу. Уже несколько дней, как запропастился куда-то шарик от Мишиного игрушечного бильярда. Папа мог бы в два счета выточить точно такой же у себя на заводе. А пока пришлось отвинтить один шарик со спинки кровати. Но во-первых, мама была этим недовольна, во-вторых, шарик оказался немного меньше остальных, а в-третьих, он плохо катился: мешала дырочка. Правда, Миша с Олежкой залепили ее хлебным мякишем, но мякиш скоро ссохся, и шарик снова стал прихрамывать. И вообще без папы было скучно…

А утром пришел управхоз и еще трое мужчин. Миша впустил их и застучал в дверь ванной: мама была уже, конечно, там, под душем. Через минуту она вышла в халатике, стаскивая на ходу с волос резиновый шлем.

— Здравствуйте, Елена Феодоровна, — сказал управхоз. — Извините, что побеспокоили. Мы к вам по делу.

Заходя к жильцам этого большого дома, он всегда называл их по имени и отчеству. Папа сначала думал, что у него феноменальная память. Но мама смеялась и говорила, что, наверно, он каждый раз, когда собирается в какую-нибудь квартиру, заглядывает предварительно в домовую книгу. Потому, наверно, и называет ее Еленой Феодоровной, как записано в книге, а не просто Еленой Федоровной, как все другие.

Мама предложила гостям сесть, но молодой дяденька в круглых роговых очках сказал, что дело касается главным образом балкона, так что лучше поговорить там, на месте. Миша встревожился, не окажется ли это дело одним из тех, о которых при детях почему-то не говорят, и поэтому прошмыгнул на балкон первым.

Отсюда, с седьмого этажа, смотреть вниз было чуть страшновато и в то же время очень приятно. Бумажный голубь, пущенный отсюда, долго-долго кружил в воздухе, перелетал иногда через весь двор, а в особенно удачных случаях даже залетал в открытое окно какого-нибудь из нижних этажей.

Молодой дяденька в очках был, видимо, самым главным среди пришедших. Когда он говорил, управхоз почти все время с уважением повторял: «Точно, товарищ прораб, совершенно точно». Пожилой тоже носил очки, но не роговые, а железные. Одет он был так, будто жара вовсе его не касалась: воротничок рубашки застегнут, жилетка тоже застегнута на все пуговицы; сверху, вместо пиджака, надета спецовка, не застегнутая только потому, наверно, что пуговиц на ней не осталось; на ногах — тяжелые сапоги.

Третий из пришедших с управхозом был так молод, что его и дяденькой-то трудно было назвать. Майка его выгорела настолько, что едва угадывался ее прежний красный цвет; спецовка, надетая внакидку прямо на голые, загорелые плечи, была густо заляпана добрым десятком различных красок. Но несмотря на все это, казалось почему-то, что он одет красивее остальных. Потому, может быть, что сам он был очень крепок и статен.

Прораб быстро осмотрел балкон, попробовал, прочны ли перила, и сказал маме, что с завтрашнего дня начнут штукатурить дом со стороны двора.

— Ставить сплошные леса снизу доверху мы не будем, — сказал он. — То есть придется, конечно, поставить, но — только до пятого этажа. А верхние этажи — пятый, шестой и седьмой — оштукатурим с настилов. С балконов и с мостков, которые перекинем между балконами. Представляете себе? Прогонные брусья, а на них — настил. И разумеется, пóдмости. Так и быстрее получится, и гораздо дешевле.

— Точно, товарищ прораб, совершенно точно, — подхватил управхоз. — Гораздо дешевле получится. Вот мы к вам и пришли, Елена Феодоровна, чтобы, значит, договориться. Рабочим-то на балконы придется через квартиры ходить. Надо, значит, чтобы кто-нибудь был дома. Так сказать, впустить-выпустить.

— Ах, вот оно что! — сказала мама.

По лицу ее они догадались, что тут имеются какие-то затруднения.

— Видите ли, — сказал прораб, — все материалы мы будем поднимать при помощи блоков, лебедками. И плотницкий материал, и штукатурный…

— Точно, точно, — снова подхватил управхоз. — Так что никакой грязи в квартире разводить не будут. Об этом не беспокойтесь.

— Я не про то, — остановил его прораб, и за стеклами очков мелькнула едва заметная смешинка. — Я про то, что люди — это не известка. Организовать подъем раствора сравнительно просто. А подъем людей на уровень седьмого этажа — это несколько сложнее. Это, как вы сами понимаете, дело чрезвычайно ответственное. Тут — раз уж сплошных лесов у нас не будет — естественнее всего воспользоваться проходом через квартиры.

— Я понимаю. Но, право же, не знаю, как быть…

— Вам, Елена Феодоровна, особого беспокойства от этого не произойдет. В восемь утра пропустить человека на балкон, в пять часов выпустить. Вот и все.

На этот раз прораб не стал прятать свое веселье за очками. Откровенно улыбаясь, он сказал:

— Ну, это, положим, не совсем так. В обеденный перерыв людям тоже надо будет проходить через квартиру. Но вообще разговор идет только о трех днях. За это время все работы по седьмому этажу будут закончены. По графику через три дня штукатуры уже должны опуститься на шестой этаж.

— Я бы, товарищи, охотно. Только вот…

— Может быть, вы, Елена Феодоровна, сомневаетесь насчет чего-нибудь такого, — прервал управхоз, пытаясь довольно неопределенными жестами объяснить свои неопределенные выражения. — Так сказать, в смысле сохранности…

— Нет, нет, это меня нисколько не смущает. Это как раз пустяки. Дело не в этом.

— Кстати, — сказал прораб, — разрешите вас познакомить. Товарищ Троицкий, бригадир плотников. Товарищ Свиридов, бригадир штукатуров.

Мама протянула им руку. Пожилой дяденька, пожимая руку, сказал: «Будем знакомы». А молодой только произнес свое имя: «Павел».

— Кого ты сюда поставишь? — спросил его прораб.

— Александру Ярославцеву. Девушка вполне надежная.

— Мы уже совсем собрались на дачу, — сказала мама. — Завтра я думала переезжать. В такую жару держать ребенка в городе — это ведь просто преступление!

Управхоз и прораб молчали. То ли они уже исчерпали все свои доводы, то ли не хотели совершать преступления по отношению к ребенку. Что же касается самого ребенка, то он ничего не желал в этот момент так сильно, как того, чтобы преступление было совершено.

Переезд на дачу сулил, конечно, много интересного. Но Миша считал, что можно и повременить с переездом: не пропускать же такое необыкновенное событие, как оштукатуривание дома! Мнения Миши никто, однако, не спрашивал, а сам он не решался заговорить в присутствии посторонних.

И вдруг мама посмотрела на Мишу, их глаза встретились. Наверно, мама почувствовала, что Мише очень хочется остаться. Она спросила: