Прошло еще несколько дней, и наконец я повстречался с одним из обитателей подземных жилищ. В одно летнее утро, еще до восхода солнца, я шел по тропинке среди мелких кустарников и вдруг, заметив движение впереди, остановился. Прямо ко мне по тропинке не спеша трусил крупный рыжий хомяк. Его защечные мешки до отказа были набиты зернами пшеницы, и вследствие этого голова грызуна казалась непропорционально большой и широкой. Вероятно, он возвращался с ближайшего поля в свою нору. Я стоял неподвижно, и хомяк заметил меня когда между нами оставалось не более метра. Но смелое животное, видимо, не собиралось уступать дорогу человеку. Хомяк поднялся на задние лапы, поспешно освободил защечные мешки от зерен и злобно заскрежетал своими зубами. Я попытался накрыть его шапкой, но зверь на мгновение вцепился в нее, а затем отпрыгнул в сторону и нырнул в случайную нору. «Ну и смелое же существо, — подумал я. — Надо поймать семью хомяков, понаблюдать за ними в неволе, а потом передать Московскому зоопарку».

Однако достать семью хомяков оказалось не совсем просто. Суслики, например, обитали у самого совхозного пруда. Два ведра воды, вылитые в первую жилую нору, — и вам в руки попадал суслик. Иначе обстояло дело с хомяками. Как будто назло, все обитаемые норы находились далеко от воды. Раза два с местными ребятами я предпринимал походы за хомяками, но они, к моей досаде, кончались неудачей. Ведь нелегко доставить воду километра за два от берега. А это приходилось делать неоднократно. Однако каждый раз воды оказывалось недостаточно. Надо было отправляться за новой порцией, и тут-то исчезал азарт моих юных друзей. Хомяки, таким образом, подвергшиеся непривычному купанию, но невредимые, оставались в глубокой, недоступной норе. Вот по этой-то причине я и решил воспользоваться волами совхоза. С помощью их я предполагал доставить к месту расположения хомячьих нор сорокаведерную бочку с водой. При наличии воды я рассчитывал на полный успех в своем деле.

На целинном клочке степи среди сжатых хлебов стояла телега с большой бочкой, запряженная двумя волами. На стенках бочки под лучами солнца блестела расплесканная вода, а волы, поскрипывая ярмом, лениво щипали траву и отмахивались хвостами от назойливых насекомых. Трое загорелых ребят-подростков окружили небольшой холмик, в центре которого помещалась нора хомяка. Четыре полных больших ведра, вылитых подряд в расширенный ход, не дали никаких результатов. Словно живая, журча и рокоча, вода уходила в глубокую нору. Когда же Ваня быстро опрокинул пятое ведро, нора неожиданно заполнилась доверху и уровень воды несколько секунд оставался неподвижным.

— Заткнул, — шепнул Ваня, подтягивая к норе еще ведро с водой.

Это продолжалось недолго. Поверхность воды в норе вдруг закачалась и резко понизилась на целую четверть.

— Лей еще, — скомандовал Ваня, — пьет! — И нора вновь наполнилась доверху. Но в этот момент уровень воды, так сказать, рухнул и со своеобразным гулом ушел в глубину. Новая струя воды потекла в нору из перевернутого ведра; едва справляясь с нею, на поверхности появился сначала крупный хомяк-самка, а за ним еще семь небольших хомячат. Не теряя времени, ребята как попало хватали мокрых, еле живых зверьков и бросали их в рядом стоящую лейку, заполненную соломой. Так многочисленная семья хомяков попала мне в руки.

Пойманных хомяков я поместил в просторный низкий ящик. Его дно я выстлал слоем дерна, а сверху ящик накрыл рамой с металлической сеткой. Мокрые и озябшие зверьки сбились в углу в тесную кучку. Я засыпал их сеном и оставил в покое.

Проснувшись на другой день утром, я осторожно приподнял раму и заглянул в ящик. Внутри он был освещен солнцем. Тысячи пылинок двигались и блестели в солнечном свете, пахло увядающей зеленью. А среди поникшей, покрывающей дно травы на задних лапках сидели мои пленники.

Но они уже не походили на вчерашних несчастных, мокрых зверушек. Трудно даже представить себе, насколько они были сейчас привлекательны. Толстые и смешные увальни с каким-то особенным спокойствием и недоумением следили за моими движениями. Их высохшие за ночь шкурки лоснились на солнце. Ни испуга, ни растерянности не чувствовалось в их позах. Я невольно залюбовался моими хомячатами. «Но ведь мне нужно накормить новых питомцев, привести в порядок помещение», — спохватился я. И вот, стараясь не делать резких движений, я поправляю дерн в ящике, под самым носом одного из зверьков насыпаю кучку семян подсолнуха, кладу молодую морковку. Хомячата никак не реагируют на мои действия и продолжают сидеть на задних лапках. «Однако как симпатичны эти зверушки!» — любуюсь я хомячатами, и в этот момент, опершись на ящик, нечаянно сдвигаю его с места. Он двигается на самое короткое расстояние — ну, предположим, на два-три сантиметра, но и этого вполне достаточно. Раздается скрипучий звук, пугающий хомяков. Как по команде, они бросаются по направлению мнимой опасности, и трое из них вцепляются зубами в мою руку. Острая боль заставляет меня резким движением выдернуть руку из ящика. Слишком поздно разжав свои челюсти, вместе с рукой снаружи появляются хомячата, шлепаются на пол и, вновь усевшись, как в ящике, на задние лапы, угрожающе скрежещут своими зубами. Я же растерянно смотрю то на хомячков, то на свою руку; из глубоких рваных ранок на пол капают капли крови.

Как видите, первое знакомство с хомячатами мне обошлось недешево. Но это было только начало. Члены многочисленной четвероногой семейки и в дальнейшем кусали меня при всяком удобном случае, при каждой моей оплошности. И если бы ранки не заживали, на моих руках не было бы живого места. Однако все это в прошлом, и сейчас я с удовольствием вспоминаю о кратковременном пребывании хомячат у меня в неволе; содержание их дало мне возможность близко познакомиться с их повадками и нравом.

В отличие от многих других грызунов, хомяк всеяден. Он охотно ест зелень растений, корнеплоды, семена, но не отказывается и от животной пищи. Пустите к хомяку майского жука, и он съест его с удовольствием. Животная пища, видимо, имеет большое значение в его питании. Хомяк не впадает в зимнюю спячку, но редко появляется зимой на поверхности.

Зимняя жизнь грызуна протекает в глубокой норе, где он сохраняет запасы зерна; их хватает хомяку на всю зиму. Страсть к заготовке всего съестного впрок проявляется у хомяков и в неволе. Излишки корма — зерна пшеницы, подсолнуха и конопли — он перетаскивает в защечных мешках в свою кладовую; делает он иногда кратковременные запасы и из животной пищи.

Однажды в клетку к хомяку попала случайно травяная лягушка. Хомяк был вполне сыт, но не упустил добычи. Несколькими быстрыми укусами хомяк парализовал ее движения: в двух-трех местах он перекусил ее длинные задние ноги, после чего лягушка потеряла способность прыгать.

Проголодавшись, хомяк ее съел.

Семья хомяков прожила у меня несколько больше месяца, и если в отношении пищи они были неприхотливы, то в другом отношении доставляли много хлопот и нуждались в неустанном присмотре. Своими острыми и длинными зубами хомяк способен прогрызть гладкую и толстую доску. Стенки предназначенного для них ящика не являлись серьезным препятствием к побегу. Будучи ночными животными, хомячата за одну ночь успевали наделать дыр в стенах. В таких случаях всю семейку грызунов наутро я находил не в клетке, а в комнате.

Однажды я не обнаружил хомяков не только в клетке, но и в комнате.

Обыскивая закоулки, я нашел в полу небольшую свежую дырку; она вела в подпол. Каким-то чудом хомячата не успели уйти далеко. Я спешно спустился в подпол и выловил всех беглецов до единого. Но во что превратились после этой операции мои руки! Они были жестоко искусаны.

Как можно скорее расстаться с хомячатами — было единственное мое желание после этого случая. Тем более что они не поддавались приручению и продолжали жестоко кусаться при всяком испуге. Я же при одном виде хомяков испытывал неприятное чувство и невольно прятал руки в карманы. Вот до чего довела меня «милая семейка» хомяков, прожив под моим покровительством немного больше месяца.