Несмотря на то, что Боамбо был вождем племени, в мирное время он не имел права отнять у Арики пояса и отстранить от должности. Это мог сделать только Великий Совет ренгати и таути. Но сейчас племя находилось в войне, вождь пользовался большими правами, чем в мирное время, и он воспользовался ими с такой решительностью, какой раньше никогда не проявлял. Это объяснялось тем, что измена, особенно во время войны, считается самым большим преступлением. Теперь слово оставалось за Великим Советом: одобрит ли он решение Боамбо и прогонит ли Арики в джунгли?

IV

Рано утром, на другой день, почти одновременно, из различных селений племени, пришли по пяти ренгати и таути. Каждый из них держал в правой руке пучок сухих прутьев. Боамбо встретил их молча и отвел на середину поляны. К ним присоединился и Гахар, который был таути Букту. Я узнал об этом только вчера, когда Боамбо дал ему один из поясов мудрости. Хотя мы были друзьями, он никогда мне не говорил, что он таути. Гахар был очень скромен.

Таути и ренгати стали в круг и положили перед собой сухие прутья. Боамбо стал в середине круга и положил к ногам сухую, заостренную палочку и небольшую сухую дощечку с дыркой в середине. По данному знаку, таути начали двигаться вокруг вождя. Обойдя три раза вокруг него, они остановились, каждый у своего пучка сухих прутьев, а Боамбо разостлал рогожку и сел на нее, поджав под себя ноги. Ренгати и таути также опустились на землю. Боамбо взял в руки прибор для добывания огня, вложил заостренный конец палочки в дырку и начал ее быстро вертеть при помощи специального приспособления, похожего на лук. После быстрого и продолжительного трения стружки в дырке сухой доски задымились и зажглись. Тогда Боамбо зажег дрова, лежавшие перед ним, а за ним ренгати и таути зажгли свои прутья. Когда семь костров разгорелись, Боамбо встал и повел ренгати и таути вокруг них, причем каждый поворачивался таким образом, чтобы согреть тело со всех сторон. Это означало, что они согревают взаимные симпатии для дружного решения вопроса. Церемония была мне уже известна с той разницей, что во время нашего усыновления ею руководил главный жрец, а сейчас — вождь. Как тогда, так и сейчас таути и ренгати три раза обошли костер и снова сели на свои места. Вслед за этим Боамбо закурил от своего костра трубку, три раза затянулся и выпустил дым сначала к небу, потом в землю и наконец к солнцу. Трубка обошла всех таути и ренгати и снова вернулась к Боамбо. Вождь выбил еще не угасший пепел в костер, сунул ее в мешочек и встал, а ренгати и таути продолжали сидеть. Боамбо посмотрел на всех по очереди, бросил взгляд и на стрелков, собравшихся в кружок, поднял руку и начал длинную речь против Арики. Он изложил все, что я ему рассказал: как главный жрец решил остаться у желтых дьяволов с большой пироги и как просил меня сказать вождю желтых дьяволов, что он пуи-рара и прикажет племени прекратить борьбу, если желтый вождь даст ему коньяк и папиросы. Одним словом, он обвинил Арики в измене. В конце он обратился ко мне и попросил подтвердить его рассказ. Я повторил все, что слышал из уст Арики и что видел собственными глазами.

Тогда Боамбо обратился к Арики:

— Ты остался у желтых дьяволов. Ты опозорил свой род и все племя. Ты хотел предать племя нашим врагам. Верно ли это?

Арики молча кивнул головой. Он ничего не мог возразить против обвинения.

Боамбо обернулся к таути и ренгати и сказал:

— Арики нарушил данное Великому Совету слово и опозорил семь поясов — мудрости. Какое наказание заслуживает он?

Кто-то спросил, какое предлагает сам Боамбо.

— Предлагаю отнять у Арики семь поясов мудрости и избрать другого пуи-рара. Предлагаю исключить Арики из Великого Совета. Но он предал свой род и должен быть изгнан и из него. Пусть уходить жить в джунгли с обезьянами или в горы к другому племени. Анге бу!

Ренгати и таути кивнули головами в знак согласия.

Арики стоял молча с опущенной головой. Сейчас он не походил на прежнего самонадеянного, наглого и властолюбивого главного жреца, который пугал туземцев белыми листами, а скорее на человека, влекомого мутными водами, — немощного и отчаявшегося. Но никто его не жалел.

— Встань! — крикнул ему Боамбо. — Что ты скажешь?

— Мне нечего сказать, — сокрушенно ответил главный жрец.

Боамбо сердито глянул на него, но в ту же минуту в его взгляде появилось чувство сострадания, и смягчившимся голосом он сказал:

— Иди прочь с моих глаз, не могу смотреть на тебя!

Арики отошел в сторону, как побитая собака.

— А теперь надо выбрать нового пуи-рара, — обратился Боамбо к ренгати и таути. — Кто среди ренгати и таути наиболее достоин носить семь поясов мудрости? Говорите, слушаю!

— Пусть тана Боамбо назовет! — сказал один из таути.

— Нана, назову! Я думаю, что Гахар, сын рода Бантен-го и брат рода Бинторон-га наиболее достоин носить семь поясов мудрости. Вы согласны, комунатуа?

— Согласны! Согласны! — хором ответили таути и ренгати.

Тогда Боамбо обернулся к Гахару и спросил:

— Что скажет Гахар, сын рода Бантен-го и брат рода Бинторон-га? Согласен ли он верно служить племени занго и обещать хранить сем поясов мудрости незапятнанными?

Гахар растерялся. Очевидно, он не ожидал такого предложения и как будто стыдился большой чести, которую ему оказывал Великий Совет. Переминаясь с ноги на ногу, он застенчиво поглядывал живыми, черными глазами на вождя, словно спрашивал: «Почему ты назвал меня? Разве я самый достойный?»

— Ты согласен? — повторно спросил Боамбо.

— Согласен, — едва слышно выговорил Гахар.

Таути подали ему пояса, и он их одел. Этим закончилась церемония. Арики был наказан. Позор, которым он запятнал свой род и все племя, остался его личным позором. Позже я узнал, что род исключил его, лишил права называться сыном племени занго. Арики захватил личные пожитки, топор, который я ему подарил, копье, лук, стрелы и мешок вареных бататов и исчез в джунглях.

V

На другой день, после заседания Великого Совета, я решил вернуться на подводную лодку. Перед этим мне хотелось увидеть Зингу, но я не нашел ее в стане туземцев. Она ушла в Калио. Никто не мог сказать, зачем она туда ушла. Может быть, из-за неудобств лагерной жизни? Конечно, нары, застланные рогожей, удобнее ложа на твердой, голой земле, но как могла Зинга из-за этого подвергать свою жизнь опасности? Если японцам взбредет в голову высадиться в Калио, она может пострадать. Ее поступок был неблагоразумен. Я посоветовал Боамбо приказать жителям Калио немедленно покинуть селение и уйти в горы. Лучше терпеть лишения и неудобства, чем подвергать жизнь опасности. Боамбо сейчас же позвал сына и послал его в Калио.

— Пусть все придут в наш стан, — распорядился он. — Но стрелкам оставаться в селении и защищать его от желтых дьяволов.

Перед уходом я решил серьезно поговорить с Гахаром. После «разжалования», вместе с семью поясами мудрости, Арики передал Гахару и судовой журнал яхты. Я еще вчера мог его уничтожить и избавить племя от гадости, которую Арики называл «белыми листами», но не решился. За такой дерзкий поступок племя могло потребовать меня к ответу, а я не хотел ни раздражать людей, ни разделить участь Арики. Теперь, когда журнал попал в руки Гахара, я постарался его уговорить сжечь «белые листы» и пепел развеять по ветру. Сначала Гахар не соглашался. Он считал белые листы священными и даже боялся касаться потрепанного переплета журнала. Но кто мог гарантировать, что, по истечении известного времени, Гахар не начнет пользоваться журналом во вред туземцам? Только после того, как я объяснил ему, что представляют собой белые листы, Гахар заколебался. И в самом деле, как может быть священным то, что принадлежало пакеги? Нет, конечно! Да ведь желтые дьяволы, японцы, которых Гахар также считал пакеги, перебили много народу, подожгли хижины и прогнали женщин и детей в джунгли... Гахар не желает иметь ничего, напоминающего ему о пакеги. В будущем племя не допустить на остров ни одного пакеги. Разумеется, я могу у них остаться, потому что я хороший пакеги. Смит и Стерн тоже могут жить на острове, потому что они сыновья племени, но раз уж они ушли к желтым дьяволам, пусть у них и остаются. Я единственный остался верен племени и поэтому Гахар меня любит больше, чем раньше.