Что же это были за «вервольфы», неизвестные русскому офицеру, но зато отлично известные любому жителю Германии, кто хоть изредка слушал радио? В данном случае имелись в виду ополченческие подразделения, созданные в последние дни войны. Наивно было бы рассчитывать, что подростки и пожилые люди, прошедшие краткий курс боевой подготовки, способны оказать серьезное сопротивление наступающим войскам.

Геббельс был совсем не так глуп, чтобы ожидать каких‑то серьезных военных результатов. Помимо всего прочего, идея создания «Вервольфа» принадлежала руководителю Германского трудового фронта Роберту Лею, к которому министр пропаганды не испытывал ничего, кроме презрения. Однако идея Лея получила поддержку фюрера. Перед Геббельсом была поставлена задача распропагандировать движение, которого еще не было и в помине. Ну что ж, эта задача была не сложнее тех, что он решал раньше.

«Я сейчас занят делом, связанным с организацией радиостанции для нашей акции "Вервольф". Ею будет руководить Слезина, который приобрел на этом поприще немалый опыт еще во времена сражения в Саарской области. Прюцман[233], занимавшийся подготовкой самой организации "Вервольф", сделал пока не очень много. Мне кажется, что дело у него движется слишком уж вяло. Он жалуется на то, что население в захваченных противником западных немецких областях все еще ведет себя пассивно и настроено против партии, однако это вовсе не причина, чтобы выполнять свою работу столь медленно. Сейчас здесь нужно быть очень энергичным. Я рассчитываю дать всему делу мощный импульс с помощью пропаганды, которую мы развернем, используя создаваемую нами новую радиостанцию "Вервольф"»[234].

Радиостанция, вещавшая якобы откуда‑то с оккупированных территорий, была создана достаточно оперативно. А дальше на немцев обрушились трогательные рассказы о посильных подвигах женщин и детей. Параллельно с радиопередачами на улицах стали обнаруживаться листовки угрожающего содержания:

«Мы покараем каждого изменника и его семью. Наша месть будет смертельной!»[235]

Обычно в основе мифа лежит какое‑то реальное событие, в данном случае все произошло с точностью до наоборот: миф стал основой реальности. Наслушавшись про подвиги несуществующей организации, немецкие подростки стали совершать действия, способные, по их мнению, переломить ход войны. Судя по воспоминаниям, они до последнего не теряли надежду, что их «детский крестовый поход» окажется более удачным, чем военные действия, ведущиеся регулярными войсками:

«Трудоемкая работа, заключавшаяся в копании траншей, была основной нашей деятельностью в период от четырнадцати до семнадцати лет. Это считалось уроком на выносливость, чтобы сделать из нас настоящих мужчин. Победа несомненно должна была быть за нами. Вера в непобедимость немецкого народа являлась неотъемлемой частью нашей жизни. Тот факт, что русские перешли границу на востоке нашей страны, нисколько не тревожил нас. Как и первые распространившиеся слухи о близком конце»[236].

Вера в чудо. Обращение к тайным знаниям, ко всему чудесному и необъяснимому как нельзя более устраивало Министерство пропаганды.

Этот метод действовал не на всех, но «радиус поражения» увеличивался, если призыв верить в чудо поддерживался крупным авторитетом.

Например, в 1940 году в геббельсовском министерстве решили использовать туманные предсказания Нострадамуса. По мысли Геббельса, средневековый провидец невольно должен был содействовать успеху начатой по приказу Геринга воздушной операции «Атака орла». В пропаганде, направленной в основном на население Англии, использовались следующие строки: «Альбион, когда гора извергнется с неба… придет твой последний час»[237]. «Извергающаяся гора» была объявлена иносказательным обозначением германских люфтваффе, и слух о предрешенном исходе операции обрел жизнь. Это не помешало англичанам успешно противостоять налетам и сорвать операцию люфтваффе, а Геббельсу оставалось утешаться мыслью, что уж на своем‑то поприще он сделал все, что мог.

В самом конце войны, когда надеяться нацистским руководителям было, собственно, не на что, упование на чудо стало, пожалуй, одним из самых часто употребляемых пропагандистских приемов.

Так уж устроен человек, что каким бы рационалистическим складом ума он ни обладал, в критических ситуациях он зачастую предпочитает надеяться на лучшее даже в ущерб своему рационализму. Вот как описывают очевидцы проявления этой парадоксальной веры: «В последние дни нашего бегства и вообще войны мы наткнулись у околицы одного верхнебаварского села у реки Айхах на группу людей, рывших одиночные окопы. Рядом с землекопами собрались зрители — инвалиды этой войны в гражданском, однорукие и одноногие, и седые мужчины преклонного возраста. Шел оживленный разговор; ясно было, что это люди из фольксштурма, задача которых заключалась в стрельбе фауст–патронами по наступавшим боевым машинам. В эти дни, когда все рушилось, я не раз слышал высказывания, в которых звучала абсолютная уверенность в победе, напоминавшая веру в чудо».

Пробуждая иллюзорную надежду у населения Германии, Геббельс опирался на тот самый образ непогрешимого и всезнающего фюрера, который он создал еще в первые годы своей работы. Он надеялся, что население все еще помнит о том, что фюрер ошибаться не может. А раз так, то любое заявление от его имени будет раз за разом вызывать всплески энтузиазма:

«Фюрер сказал, что уже в этом году судьба переменится и удача снова будет сопутствовать нам… Подлинный гений всегда предчувствует и может предсказать грядущую перемену. Фюрер точно знает час, когда это произойдет. Судьба послала нам этого человека, чтобы мы в годину великих внешних и внутренних испытаний могли стать свидетелями чуда»[238].

13 апреля 1945 года, когда всякая объективная надежда на победу давно умерла, выяснилось, что скончался Рузвельт. Случившееся произвело сильнейшее впечатление на министра пропаганды, который вслед за своим фюрером каждый день погружался в область иррационального. Он связался с Гитлером по телефону, чтобы поделиться с ним своей радостью и своей верой:

«Мой фюрер, поздравляю вас, Рузвельт мертв! Судьба убрала с вашего пути величайшего врага! Бог нас не забыл! Чудо свершилось! Это похоже на смерть русской царицы во время Семилетней войны. Не зря предсказывали звезды, что во второй половине апреля нас ждет полная перемена событий! Сегодня пятница, 13 апреля, и этот день стал поворотным в истории!»[239]

Примеры того, как оказывалось психологическое воздействие на гражданское население Германии и на военных, можно было бы приводить бесконечно. В ход шло все: от игры на инстинктах до использования патриотических устремлений. Но об этом не рассказать и в двух книгах. Патриотизм, — это та кнопка, на которую Геббельс давил, не переставая. Старая циничная шутка о том, что государство называет себя родиной, когда ему что‑то от тебя надо, оказалась актуальной и для данного народа, и для данного периода человеческой истории.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Странное впечатление производят последние записи Й. Геббельса. В них — описание военного положения, сведения о кадровых перестановках. Все, кроме осознания бессмысленности всяких действий. Все дневники, которые он вел ежедневно, тратя по 10 минут, чтобы надиктовать стенографисту текст, были адресованы тем, кто будет читать их спустя время. Геббельс не мог допустить того, чтобы в них сквозила истерика. Его задачей было донести мысль о том, что он — человек долга, который до последнего выполнял свои обязанности.