Не тут-то было. Прибалты, с их крестьянским чухонским хитрованством быстро сообразившие, какие они для Димы подарки, тут же принялись набивать цену и требовать к себе иного отношения. Самое забавное, что они привезли с собой переводчика. Они, знающие русский едва ли не лучше, чем Дима (Лева, устраивая их в «Балчуг», сам слышал: трепались с администраторшей на отменном русском, практически без акцента), теперь лопотали с ним на эстонском. Бросят три фразы — и курят, усеивая ворс ковра пеплом. Переводчик — мордастый парень, пивом тянет за версту — переводит с ленцой, спотыкаясь на каждом слове.

Дима слушал, молчал, зверел.

— Так, — сказал он наконец, поднимаясь из-за стола. — Тебя как зовут? Тынис? Тынис, давай переведи господам мануфактурщикам. Торговаться я с ними не буду. Или они согласны на мои условия — или пусть катятся на хрен.

У господ мануфактурщиков вытянулись лица. Ясное дело, осилили фразу без перевода. Лева закашлялся, мучительно подыскивая слова, которые могли бы снять напряжение.

Дверь в кабинет распахнулась. Лара ворвалась в Димины угодья, словно смерч. Доблестная Димина секретарша почти висела у Лары на локте, пытаясь остановить нежданную визитершу, вернуть ее обратно в «предбанник».

Эстонцы оживились, заерзали в креслах, забыли про свои сигареты и обиды, обменялись парой коротких оценивающих фразочек.

— Давай, переводи, — велел Дима переводчику, не спуская с Лары недобрых глаз.

— Это не очень переводится. Они про даму, — пояснил Тынис с ухмылкой.

Что и говорить — Лара была хороша. И следа не осталось от угловатой пацанистой уличной певички, встреченной Димой когда-то у арбатского перекрестка. Лара была шикарно «прикинута», классно подстрижена. Прическа от Зверева, макияж от Новикова, гавайский загар. Подмосковный апломб.

Что да, то да. Лара была классической девочкой из Люберец. Такая особая генерация. Особая, аналога нет. Они рождаются в маленьких городках, эти небесные создания. В провинциальных грязноватых небогатых городках. А Москва — желанная, вожделенная, щедрая, шумная — совсем рядом. В получасе езды… Рядом! Только протяни руку… Протяни руку да вцепись покрепче в запястье какого-нибудь москвича. Желательно — побогаче. Помоложе. Поуспешней. Понеженатей. Впрочем, будет женат — разведем. Будет немолод — потерпим. Собой нехорош — переможемся. Зато — Москва! Козырный туз червовый…

Вот она и вцепилась в него, в Диму, два года назад. Удача сказочная, везение редкостное. Дима был и молод, и богат, и собой недурен. «Слишком даже хорош, Ларка! — говорила ей люберецкая тетка, помогая Ларе укладывать ее нехитрые пожитки в сумку из старой плащевки. — Слишком хорош! Как бы не отобрали… Охотниц будет много».

Охотниц было немало. Лара разогнала всех. Люберецкая закалка, подмосковная хватка — всех этих московских курв расшвыряла! И главный бой выиграла — развела с женой.

«Все у нас получится!» — повторяла про себя, посмеиваясь. Ночью, прижавшись к нему, спящему. Днем, обнимая его на заднем сиденье его роскошного авто. «Все у нас получится! Все получится…» Чей-то дурацкий предвыборный лозунг, Лара и не помнила — чей. Все получится!

Все и получилось. Почти все. Она не учла главного. Дима влюбился в ту смешную хипповую девчонку-оторву, поющую возле арбатского перекрестка. Дима влюбился в рыжую Золушку. Когда же Золушка превратилась в Мачеху, сварливо орущую на перепуганных продавщиц в модном бутике, Дима оторопел, растерялся, погрустнел, поскучнел. Потом сказал Ларе жестко:

— Что-то ты, солнце мое, слишком быстро из Золушки в Мачеху превратилась. Не рановато ли? А?

Лара закатила скандал. Дима молча оделся, бросил ключи от квартиры (купленной им для нее совсем недавно) на столик в прихожей и ушел.

Она его вернула. Но с той поры, с того памятного разговора, все у них разладилось, все пошло прахом. Ссоры, склоки, лихорадочные ночные примирения, и новые ссоры, и новые слезы…

Она стала изменять ему — демонстративно, в открытую. «Пусть поревнует!» — говорили Ларе ее новые московские подруги — случайные приятельницы, завидующие ей, дуре, отчаянно. Ларе бы их не слушать — гнать. Лара слушала. Поступала, как велено. Пускала в постель кого ни попадя, чужих мужиков. Терпела их постылые ласки, превозмогая отвращение. Вроде как у дантиста без обезболивания. Мстила Диме. Глупая, нелепая люберецкая охотница… Загнала саму себя в капкан.

Теперь она стояла посреди Диминого кабинета, глядя на него с дурацким детским вызовом. Решила идти ва-банк. Авось повезет!

— Дима, — сказала она наконец торжественно. — Мне деньги нужны, я замуж выхожу, Дима.

— Замуж? — переспросил Дима, покосившись на притихших эстонцев. Его унижали в присутствии чужих. Она унижала его не в первый раз. До поры до времени он терпел и прощал. Хватит. Баста!

— Замуж? — повторил он. — Поздравляю. За кого?

— За князя Трубецкого! — отчеканила Лара победно. — Настоящий князь, между прочим. У него карта древа над столом висит — закачаешься!

Князь был ею не выдуман, существовал в действительности — невзрачный такой господинчик лет сорока. Пристал к ней на какой-то тусовке. Целовал ручки, расшаркивался, как и подобает галантному отпрыску княжеского рода. Обещал произвести Лару в графини. «Зачем же в графини? — спросила Лара насмешливо, брезгливо отдернув руку от его губ. — Тогда уж — в княгини. Чем я не Трубецкая?»

Замуж за него она не собиралась, естественно. На черта ей этот князь, преп по технике речи, семьсот тысяч оклада?! Князь Ларе не нравился. Лара любила своего плебея-мебельщика. Дима к венцу ее вести передумал, поостыл, давал задний ход. Лара решила его спровоцировать, подстегнуть.

— За Трубецкого, — повторила она с вызовом. — Дай нам денег, Дим. Он должен что-то оставить чилдренам. Он их настрогал штук шесть. Ждал, когда наследник родится. Продолжатель рода. А сам все девок лудил. Дамский мастер. Дай денег, Дим. Считай, что это отступные.

Дима кивнул, наливаясь тяжелой вязкой злобой. Потом подошел к Ларе, сгреб ее в охапку и выволок из кабинета. Лара отчаянно завизжала и, пытаясь вырваться, замолотила его кулаками по плечам.

Дима протащил ее вниз по лестнице, не произнеся ни слова, тяжело дыша и багровея от ярости.

— Пусти! — кричала Лара, отбиваясь. — Пусти! Ты что, убить меня хочешь?! Ошалел совсем?

Дима вытащил ее на улицу, подволок к своей машине. Шофер выскочил из авто, растерянно глядя на хозяина и его визжащую подругу.

— Отвези ее домой, — прохрипел Дима, наконец выпустив Лару. — К ней домой, — уточнил зло. — Не ко мне — к ней!

— Да вон ее машина стоит, — пробормотал шофер, косясь на Ларину машину (Димин подарок, Дима умел быть щедрым, что да, то да). — Вон ее тачка! Она на своей приехала, я видел.

— Дима! — Лара размазывала слезы по лицу. Она уже поняла, что проиграла. — Дима, я пошутила! Я ни за кого не выхожу, не собираюсь! Это я так, шутка дурацкая…

— Отвези ее, — повторил Дима, глядя на шофера. Лару он не слышал, Лары больше не существовало. — Давай, в темпе!

Лара притихла, вытерла слезы, оттолкнула руку шофера. Подошла к своей машине, открыла ее, села за руль и умчалась.

Дима присел на каменный выступ и привалился спиной к стене. Сидел, глядя перед собой угрюмо и тупо. Шофер топтался на месте, не решаясь подойти к хозяину, не зная, чем ему помочь.

Лева выскочил из дверей офиса, огляделся, увидел Диму, присел рядом и протянул ему сигареты. Помолчали. Дима закурил, жадно затянувшись.

— Я, значит, грязный торгаш, — пробормотал он после долгой паузы. — Я — торгаш, а ей белую кость подавай… Кронпринцев… Она у нас, блин, Трубецкая теперь! Лев, найди мне какую-нибудь разведенку из Рюриков, — попросил он с печальным сарказмом. — Женюсь и буду Рюрик. Найдешь?

Лева хмыкнул. Дима потянулся за новой сигаретой.

— Хватит, — сказал Лева и сунул пачку в карман. — Одну выкурил — хватит. Из Рюриков тебе найти? Что ж, поищем. Не такая уж плохая идейка, мой дорогой.