Художественная жизнь первого послевоенного года буквально звенела энтузиазмом возрождения. Был восстановлен Эрмитаж. Открылись Музей изобразительных искусств им. Пушкина, Русский музей. В Ленинграде прошла выставка Н. Тырсы. «Сейчас, когда в Большом зале Ленинградского Союза советских художников открылась посмертная выставка работ Николая Андреевича Тырсы, стало особенно ясно, какую огромную потерю понесло с его смертью советское искусство, какую жертву вырвала из наших рядов варварская война, развязанная гитлеровской Германией»[427].
МОССХ планировал выставки 1946 года: Кончаловского, Куприна, Ульянова, Крымова, Фалька, Павла Кузнецова…
Петр Митурич в 1946 году сделал целый ряд блестящих портретных рисунков — помимо уже упоминавшегося портрета Е. Тейса, он выполнил в это время рисунок поэта Долгина, два портрета Миры Спендиаровой — карандашом и тушью; портрет Н. Степанова…
Май: «Редактор, составитель и издатель пятитомного собрания сочинений Велимира Хлебникова Николай Леонидович Степанов, живший до войны в Ленинграде, после эвакуации перебрался в Москву. По-видимому стал сотрудником литературного музея, потому что получил при музее хорошую квартиру. Отец ценил Степанова за его „подвиг“ — издание Хлебникова. Степановы же, более благополучные, приглашали отца к обеду, подкармливали его, возможно, выручали и деньгами. Приходил Степанов и на „кальпы“, хотя часть завсегдатаев кальп приходить перестала, опасаясь участия в неординарных сборищах. Нарисовав раз живой портрет Степанова, отец сказал, что рисовал „памятник“ ему.
Рисунок действительно получился скульптурный, как бы высеченный из камня. Впоследствии, уже после смерти отца, Степанов стал первым покупателем станковой моей работы. Купил акварель из тувинской моей поездки и повесил у себя на даче в Переделкино»[428].
Портрет Степанова, воистину, «памятник» не только ему, но и самому Митуричу — это, бесспорно, одна из сильнейших его работ. Из черноты фона, намеченного резкой округлой тенью, повторяющей силуэт головы, выступает ярко и контрастно освещенное, очень своеобразное лицо с длинным носом и тонкими губами, с косым разлетом бровей и светлыми, тоже чуть косо поставленными глазами; с гривой волос надо лбом, сливающихся по тону с лицом. Резкие тени, в которые погружена половина головы, несколько черных полос туши, намечающих плечи, складки одежды на груди и в самом деле придают портрету скульптурность, рельефность. Степанов смотрит на зрителя словно бы из какого-то иного пространства…
Сделанный в то же время и той же техникой портрет жены Сергея Михайловича Романовича Миры [Марии Александровны] Спендиаровой (1946, тушь), не менее виртуозно-свободен и живописен. Красивая, южного типа женщина сосредоточенно читает, близко поднеся к глазам книгу; дробятся, играют черно-белые мазки — пестрое платье, скупо намеченные руки, серо-черное пространство фона за головой. И снова — буквально «ничем», едва заметными прикосновениями кисти, двумя-тремя сильными штрихами у глаз и черной заливкой тени обрисован профиль, дан характер модели.
Чрезвычайно выразителен и карандашный ее портрет. Здесь она сидит, гордо откинув голову на стройной прямой шее; смотрит строго и спокойно. Классическое лицо с прямым длинным носом; откинутые со лба длинные волосы… Рисунок как всегда в это время у Митурича — сделан свободными, легкими штрихами, нанесенными, как кажется, очень быстро, темпераментно, без поправок. Черные струящиеся линии ниспадающих волос; треугольники, зигзаги рисунка на платье, легкие спирали фона; черные до густоты пятна теней за плечами модели, на ярко и контрастно освещенном лице, пролепленном еле уловимыми тонкими штрихами. Точно уравновешенные ритмы черного и белого, придают рисунку, хранящему всю непосредственность наброска, цельность и завершенность.
В годы войны и в первые два послевоенных года Петр Митурич выставлялся на многих выставках: в октябре 1941 года на выставке «Фронт и тыл» в офортной студии имени Нивинского (в ней участвовали из близких Митуричу художников М. И. Райская и Е. С. Тейс); в июле 1942 года на выставке «Работы московских художников в дни Великой Отечественной войны» в ГМИИ им. Пушкина; в ноябре 1943 года на всесоюзной выставке «Героический фронт и тыл»; в ноябре 1944 года на выставке офорта; осенью 1945 года на выставке иллюстраций к детским литературно-художественным журналам в издательстве «Молодая гвардия»; в 1946-м на выставке графики, акварели и рисунка советских художников в Варшаве и на выставке славянской графики в Праге; в 1947-м на Всесоюзной выставке в Москве, в Третьяковской галерее. На этой выставке была представлена сделанная в 1945–46 годах серия литографий Петра Митурича, посвященная Ленину: «Дом, где родился Ленин»; «Дом Ульяновых»; «Кабинет в доме Ульяновых» и «Гимназия, где учился Ленин». Очевидно, Митурич, получив договор на эту работу, ездил в Ульяновск: литографии выполнены по рисункам, сделанным с натуры, как всегда у него предельно честным, точным, сделанным со всей живой достоверностью и присущим художнику графическим мастерством.
Для всей страны начиналась новая послевоенная жизнь — для Мая Митурича она означала вступление в самостоятельную взрослую жизнь профессионального художника…
6
1948–1956… В этот последний период жизни Петра Митурича рядом с ним встает, все более определяясь в своем творчестве, его сын Май Митурич-Хлебников, все больше места начинает занимать его художественная судьба, поначалу совсем не радужная, поневоле «замусоренная» вынужденной заказной и совсем не творческой работой для заработка. Сравнивая «начало» Мая с «началом» его отца, казалось бы пришедшимся на не менее трудные годы Первой мировой войны, невольно задумываешься: почему тогда, в 1915 году, даже журнальная, приносящая заработок работа могла раскрывать всю силу таланта начинающего свой путь художника; почему мог так почтительно печатать альбомные рисунки Петра Митурича «Голос жизни», а на выставке «Живопись 1915 года» его портрет Артура Лурье был оценен в 600 рублей? Почему тогда — в эпоху мировых катаклизмов — так талантлива, ярка была художественная среда, так громко звучал голос критика Н. Н. Пунина — «первооткрывателя» Петра Митурича, и почему таким тупым безразличием, бездуховностью, казенщиной веет от всего, с чем пришлось столкнуться в своем «начале» его «ровеснику»-сыну, ничуть не менее талантливому молодому художнику послевоенного советского десятилетия?
Таков уж горестный путь нашей российской истории.
Май: «Война принесла перемены в наш двор. Мой дружок Руслан погиб на фронте, другой, Алик, был в Морском офицерском училище. В корпусе напротив поселился Шостакович, и в войну из пяти подъездов лифт работал только в том подъезде, где он жил. Летом через открытые окна до нас долетали мощные раскаты его импровизаций.
Уехал Фаворский, и в квартире его поселился художник Пиков — тоже музыкант. Наши окна через двор были окно — в окно, и он подолгу наигрывал у окна на флейте.
Еще один дружок мой Леня Менес тоже был в солдатах. От родителей его я узнал, что Ленька как-то проштрафился у себя в части и его отправляют на пересыльный пункт. Это грозило отправкой на японский фронт, где война еще продолжалась. К этому времени Леня, будучи солдатом, поступил на заочное отделение какого-то электротехнического института. А в нашем на дорожной выставке кинозале не было киномеханика. Я поговорил с начальством, и Леню взяли к нам, в Нижние Котлы. Киномеханик он был самозванный, но я не помню, чтобы кто-нибудь приходил на эту липовую выставку, тем более в кинозал. Теперь в увольнительную мы двигались вместе с Ленькой. Приходя домой, я переодевался в отцовский костюм, и хотя брюки и рукава были сильно коротки, выходил на улицу в нем.
Однажды, делая в магазине какие-то покупки для отца, я обнаружил, что бумажник мой исчез. Украли вместе с карточками и документами, главное — солдатской моей книжкой. Явившись с повинной в часть, получил приказ отправляться под арест, на гауптвахту.