Скорее всего, корни мятежа находились за пределами региона.

Последние десятилетия XVII в. — самые холодные в письменной истории России. Снижение урожаев сильнее всего затронуло северные районы страны. Там по оскудевшим хозяйствам больнее всего ударял рост податей, связанный с затяжными войнами, и переход на подворное обложение, не учитывающее имущественное расслоение.

Но, в отличие от европейских собратьев, русский мужик всегда знал, что страна его огромна. Крестьяне, в том числе владельческие, уходили из регионов, где падали урожаи, на юг и юго-восток.

Насколько служилые люди центра были заинтересованы в прикреплении крестьян, настолько служилые люди окраин — в приеме беглых.

В Саранском уезде, на Симбирской черте, в 1660-х гг. сыщики сообщали, что «саранские помещики и вотчинники и всяких чинов люди многих беглых людей у себя укрывают и таят».

Беглые, безусловно, способствовали разжиганию разинского бунта — избавляясь таким образом от появления сыщиков.

В распространении бунта сыграла роль и шаткость стрельцов. Стрельцы не сильно отличались от казаков по своему происхождению, вербовались из гулящих людей, «которые ни в каких службах не бывали и в тяглах ни за кем не бывали», что по тем временам нередко означало разбойное прошлое.

К Разину могли примкнуть и работники с различных промыслов в низовье Волги — рыбаки, речники и т. д. Долгое время таких людей на Руси также именовали казаками, даже если они занимались совершенно мирными промыслами.

Обширность русского фронтира, где власть проявлялась лишь точечно, способствовала скоплению здесь огромного числа вольницы. В Европе ее казнили или ссылали в цепях за моря, под угрозой виселицы отправляли в работные дома, под угрозой голодной смерти — в шахты и на мануфактуры. А у нас она сбивалась в артели для какого-нибудь промысла, вербовалась на службу в стрельцы, казаки или начинала молодечествовать. Но писатели истории из числа столичной интеллигенции внушали публике (видимо, исходя из своей психологии), что можно быть удалым и задиристым, если только тебя обидела власть.

Как отмечали иностранцы, в «народном характере русских лежит известная легкость и подвижность… они любят риск».[299] Бунташность русской окраины, которая была так заметна в XVII–XVIII вв., была обратной стороной быстрого расширения государства. Можно сказать, что колонизация создавала государство, но она могла его и погубить.

Среди примкнувших к Разину было немало и кочевников, которые под его руководством занимались тем, чем и 500 лет до этого, — ударным грабежом деревень и сел…

После удачного похода на Персию (1670) атаман Разин приносит повинную в Астрахань и даже сдает имущество, награбленное у русских купцов. Видно, раскаивается после несправедливого утопления им персидской княжны. Однако ушлый астраханский воевода старается спровадить разинцев в Царицын. А там, по сообщению местного воеводы, отовсюду «гулящие люди к нему Стеньке идут многие», однако «кормиться им нечем, никаких добыч не стало».

Последствия не замедлили себя ждать: Разин овладел Царицыным и всеми его припасами.

Описаний разинского бунта в исторической литературе более чем достаточно. Отмечу только, что вождь народного восстания возил с собой «царевича Алексея Алексеевича», коего выдавал за умершего сына царя Алексея Михайловича, а также «патриарха Никона» номер два. И причиной тому — вовсе не холопский характер русского народа, а понимание того, что без сильного государства (тогда однозначно объединяемого с фигурой государя) Русь погибнет. Можно смело утверждать, что, завершись разинский бунт успехом, он воссоздал бы в стране традиционную монархическую государственность, разве что с новой династией. Ведь, по сути, так оно и произошло в Смуту…

Восстание хоть и было подавлено, но принесло крестьянам сокращение среднего уровня барщины. В 1670-е гг. она снизилась почти вдвое и составила 0,36 десятины на душу.[300]

Однако самым положительным следствием разинского мятежа было усиление колонизационных процессов в Поволжье.

После разорений, связанных с бунтом, начинается усиленное испомещение служилых людей в Поволжье, особенно на Симбирской черте.

Желающие верстались на службу в приказе Казанского дворца, а затем сами искали себе «за валом на Крымской стороне порозжую землю, дикое поле, которое в поместье и на оброк никому не отдано». Так люди «выборнаго солдатского строя полку Агея Шешелева» получили по 75 десятин земли.

С документальным оформлением земельного владения мало кто торопился. Бывало, что служилому приглянется какой-нибудь участок, но лишь спустя много лет его сын начнет ходатайствовать перед государем о землеотводе.

При заимке земель за «валом» служилые действовали артелями, селились кучно. Названия многих деревень, появившихся в то время, носят имена детей боярских и солдат, свидетельствуя о том, кто первым распахал тут поле. Здесь возникали и дворцовые слободы, крестьяне которых не пахали десятинную пашню, а вместо того несли военные обязанности. Такие крестьянские поселения мало чем отличались от деревень, населенных служилыми.[301]

Земли, защищенные Симбирской чертой, быстро обрели достаточно густое население, затем служилые отправились вниз по Волге.

Для защиты колонистов, селившихся южнее Симбирской черты, в верховьях Суры была построена Пенза.

В 1681 г. по царскому указу в восточную часть Пензенского уезда переводятся служилые люди из Саранска и поселяются в слободе на реке Луевке «на проходное место для сбережения от приходу воинских людей». Они создают товарищество, распределяют между собой земельные участки.

Одной из точек притяжения была Самарская Лука.

В 1683 г. симбирский воевода Г. Козловский на южной ее стороне, на возвышенности между реками Сызранкой и Крымзою, ставит город Сызрань.

Через год сюда было переведено несколько сот солдат с семьями из Казани, Тетюш и Чебоксар. Им выдали по 4 руб. на дворовое строение, а в 1685 г. «вместо денежного и хлебного жалованья» выделили земли по Симбирской, Корсунской и Самарской дорогам.

Печерскую слободу в юго-западной части Самарской Луки населили казаки, несущие станичную службу. Они получили пахотные земли вдоль Самарской дороги, а сено косили на противоположной стороне Волги.

Полк под началом Козловского прокопал-прорубил протяженную Сызранско-Пензенскую черту — от села Усолье в Жигулевских горах до реки Суры.[302]

В семи верстах южнее Сызрани возникло Кашпировское укрепление, имевшее четырехугольную дубовую крепость, с гарнизоном из 188 солдат. Вместо денежного и хлебного жалованья им отвели сельскохозяйственные угодья.

К югу от солдат стали селиться дворяне, начиная с некоего московского жителя Семена Дмитриева, который завел сенокосы на обоих берегах Волги.

После челобитной, поданной государю в 1685 г., Чудов монастырь заводит на участке волжского берега от Ташевых гор до Хорошенского Перебора несколько деревень и село Архангельское — вдобавок к давним рыбным ловлям «в Самарских тихих Сосновых водах».

В менее приятном положении оказались поселенцы в Закамском крае.

Документы, составляемые после очередного набега на закамские поселения, пестрели записями, что их жители «были пожжены, а иные посечены и в полон пойманы».[303]

В царской грамоте, данной Преображенскому монастырю, говорится о том, что в сентябре 1666 г. «изменники Башкирцы Закамскую вотчину Преображенского монастыря, деревню Чертык, разорили». (Слово «изменники» означает, что кочевники нарушили присягу, данную государю.)

Деревню, однажды уже разоренную калмыками, теперь постигло не меньшее несчастье. «В полон взято 42 человека, да побито 7 человек… сожжено 4 крестьянских двора; а в людей в тех дворах сгорело: посельской старец да 20 человек крестьян».[304]