Азовский губернатор Чертков, распоряжавшийся восточной Новороссией, оказывал денежную и административную помощь так называемым осадчим, которые искали место для новых государственных слобод и созывали туда народ.

Некоторые из осадчих, преимущественно малороссийские дворяне, и сами вскоре обзаводились поместьями на новых землях.

Такие активные новороссийские губернаторы, как Каховский, Синельников и Зубов, посылали комиссаров в губернии центральной России для вербовки переселенцев любого социального статуса. Особые усилия прилагались для привлечения в преимущественно мужскую Новороссию лиц женского пола. Вербовщикам платили по 5 руб. за завербованную девицу! Офицеров за вербовку 80 «лебедушек» даже повышали в звании.

Каховский стремился занять новую западную границу именно казенными селениями. «Из сих поселян можно будет устроить военную цепь в свое время и при селениях построить небольшие редуты… Буде же сии селения поступят в отдачу помещикам, то все они разбредутся».[149]

Зубов зазывал мастеровых из Ярославской, Костромской, Владимирской губерний.

Политика освоения Причерноморья, которая велась при Екатерине II, была далеко не единообразной для разных категорий переселенцев. Наилучшие условия создавались для иностранцев.

С 1770-х гг. в Новороссию мигрировали греки из Крыма и островов Эгейского моря. Жалованная грамота императрицы отводила им земли для поселений по берегам Азовского моря с исключительным правом рыбной ловли в ближних водах, предоставляла казенное жилье, ссуду на хозяйственное обзаведение, податные льготы и освобождение от воинской повинности.

Близко к грекам было положение армянских переселенцев с Кавказа и из Крыма.

После первого раздела Речи Посполитой в Новороссию стали переселяться польские паны; получая от Екатерины громадные имения, переводили туда своих крестьян.

В 1769 г. добились разрешения на переселение в Новороссию польские евреи. Им разрешалось привезти беспошлинно товаров на 300 руб., держать винокурни и пивоварни.

Представители Западной Европы составляли наиболее привилегированную группу переселенцев. Их пригласили в Новороссию двумя правительственными манифестами от 1762 и 1763 г.

Во втором манифесте императрица выдвинула целый космополитический проект по заселению Российской империи при помощи всего прогрессивного человечества.

«Мы, ведая пространство земель нашей империи, между прочим усматриваем наивыгоднейших к населению и обитанию рода человеческого полезнейших мест, до сего праздно остающихся, не малое число…»

Цивилизованным европейцам предоставлялось право селиться в России, как в городах, так и в сельской местности, отдельными колониями, где им сохранялась собственная юрисдикция.

Деньги на путевые расходы европейцы получали еще на старой родине, от российских представителей за границей.

Самым приметным и массовым переселением из-за границы было немецкое.

Начиная с 1789 г. в Новороссию текли потоки меннонитов из Западной Пруссии (это секта происходила от анабаптистов, последователей Мюнцера, подвергавшихся в Германии XVI в. страшным преследованиям и уничтожению).

Успешность меннонитов в новых краях объяснялась не только немецким Ordnung[150] и сектантской сплоченностью, но и огромными льготами и пособиями — ничего подобного великорусские и малорусские переселенцы не могли и желать.

Земли меннонитам сперва отводились на правом берегу Днепра, включая остров Хортицу, здесь появилось 8 немецких деревень, затем в Павлоградском и Новомосковском уездах. Но положение немцев в этих районах оказалось неудовлетворительным; из-за засушливости земля не давала хлеба, необходимого даже для их собственного пропитания.

Меннонитов стали переселять в более благоприятные места, на реке Молочные Воды и в окрестности городов. Списали и часть предоставленных им ссуд.

С родины, из окрестностей Данцига, меннониты привезли хорошие земледельческие орудия труда, лошадей-тяжеловозов и скот улучшенных пород — это вместе с волной дарений от государства помогло им справиться с трудностями…

Староверы, эти живые осколки Старой Руси, «третьего Рима», не имея особых привилегий, добились в Новороссии не только цветущего земледелия, но и продуктивного садоводства, виноделия и огородничества. И тут играла роль сплоченность родственных душ.

Изрядно поспособствовал их переселению князь Потемкин. Указ Екатерины предоставил старообрядцам свободу вероисповедания при поселении в «местах, лежащих между Днепром и Перекопом».

В 1785–1786 гг. на реке Белозерке в Таврической губернии поселились знаменские староверы, получившие по 50 руб. на двор и пятилетнюю налоговую льготу.

В отношении беглых крестьян правительственная политика оставалась, как говорится, разнонаправленной. Сочетались, словно инь и ян, два вектора — охранение владельческих прав помещиков и содействие заселению новых земель.

Беглых в Новороссии спокойно принимали и помещичьи, и казенные селения. В секретном письме графа Зубова к екатеринославскому наместнику Хорвату указывалось, что к беглым надо иметь снисхождение, «дабы строгостью законами повелеваемую не доводить их до отчаяния», что их надо «приписывать к городским и сельским обществам, смотря по их состоянию, чтобы они могли таким путем снискать себе пропитание», однако делать это нужно «скромным образом, под рукой и без всякой огласки».

Даже в самый расцвет дворяновластия, когда помещики в центре рвали и метали по поводу каждого беглого крестьянина, в государстве российском сохранилось старое понимание того, что колонизация новых земель — чрезвычайно важный процесс, дающий стране будущее.

Екатерининское правительство начиная с 1762 г. несколько раз прямо санкционировало в Новороссии «право убежища» и освобождение от наказаний для беглых, которые селились там как на государственных, так и на частных землях.

В общем, знаменитая поговорка «С Дона выдачи нет» вполне относилась и к Новороссии.

Среди беглых всплывали, легализовывались и даже поступали в купечество новороссийских городов совсем уж темные личности, неизвестно как разжившиеся капиталом.[151]

Правительство переселяло в Новороссию и превращало в вольных поселенцев арестантов из Московской, Казанской, Воронежской, Нижегородской губерний. В 1792 г. под Очаков перевели жителей с. Турбаев с Полтавщины, умертвивших своего несносного помещика.[152]

Однако дворяновластие проявило себя в полной мере в той ретивости, с которой новороссийские земли раздавались помещикам, — после 1775 г. земельные пожалования приобрели особо крупные размеры.

Полторы тысячи десятин были минимумом (такой «минимум» выглядел бы умопомрачительным во времена Московского государства).

В десятилетний срок владельцы должны были населить землю из расчета 13 дворов на 1500 десятин — цифра весьма умеренная. После чего земля обращалась в их полную собственность.

Естественно, что счастливые землевладельцы готовы были селить в своих владениях кого попало, включая беглых каторжников.

Поселенцы, которые сами приходили на помещичьи земли, вначале обрабатывали свои наделы, отдавая землевладельцу лишь десятую часть урожая (и назывались поэтому десятинщиками), но мало-помалу закабалялись. В крепостных крестьян у помещиков-малороссов были обращены «подданные» или челядь бывшего запорожского войска.

В 1776 г. в Екатеринославском уезде 94 лицам было выдано 400 тыс. десятин государственной земли, то есть по 4 тыс. на брата.

Обзавестись латифундией могли даже мелкие чиновники.

Земельные пожалования некоторым «новым аристократам» были огромны. Например А. Вяземскому, генерал-прокурору, выдано было 200 тыс. десятин новороссийской земли, после чего он стал напоминать какого-нибудь польского магната. Наследники прокурора продали эту землю, населенную уже 3 тыс. крестьян, коллежскому асессору Штиглицу, нажившемуся на откупах соляных озер в Тавриде. «Новым аристократом» стало совсем уж безродное лицо, что было символом эпохи дворяновластия, эпохи масштабной приватизации земель и роста власти денег.