— Вы займитесь актом, Григорий Гаврилыч, — сказал Пономарев. — Только нас с Муравьевым не вписывайте... И говорить об этом господину Муравьеву не следует. Это житейские мелочи... Обойдемся без него...

Свернув с пыльной дороги, шарабан покачнулся и въехал на окраинную улочку. Еще через полчаса офицеры сидели в таможне.

К утру документ об актировании 500 четвертей муки был готов. Моряки вслух зачитали акт и поставили под ним свои подписи. Тут же стали совещаться, какую мзду преподнести Каминскому. Мнения разошлись. Заспорили. Наконец, сошлись на ста червонцах. Оставалось пойти к Осто-лопову, заставить его подписать акт и — чтобы он отблагодарил следователя. В отель отправились Басаргин и Николаев. Войдя в длинный, затемненный зимними сумерками коридор, отыскали дверь комнаты Остолопова и начали стучать. Сначала тихонько, затем все сильнее и сильнее. Остолопов не отзывался.

— Не приведи господь, — перекрестился Басаргин, подумав — не наложил ли на себя лейтенант руки, и с силой навалился на дверь. Николаев помог ему плечом. Слышно было, как дзинькнул крючок и дверь распахнулась. Офицеры увидели сидящего на кровати Остолопова и мечущуюся по комнате в нижней рубашке Люсеньку.

— Что — без церкви обвенчались? — ехидно спросил Николаев.

— Прости, Остолопов, — залепетал Басаргин. — Не знали, что у тебя...

Остолопов тяжело задышал, заиграл желваками скул, схватил табуретку и запустил ее в моряков. Те успели захлопнуть дверь и с хохотом удалились...

Вечером того же дня в комнате с Остолоповым сидел полковник Александровский, говорил, не глядя на лейтенанта:

— Делай выбор, Аполлон Федорович.. Или так или эдак.. Другого выхода нет...

Остолопов повертел в руках акт и расписался. Затем взял со стола пачку кредиток, перевязанную тесемкой, подбросил на руке и сказал:

— Ладно, я наведаюсь к следователю.. Он как раз сейчас у себя...

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ

Франциска опознали казаки Табунщикова — по камзолу, белым чулкам и желтым башмакам,— голодные стервятники выклевали глаза и обобрали тело до костей.

Полковник, не слезая с лошади, посмотрел на жалкие человеческие останки, подумал: «А Мадатов считает его живым и надется на что-то...»

Постояв, казаки двинулись дальше по узкому горному ущелыо.

Спустя неделю, Табунщикову удалось из уст пленного кавказца узнать историю гибели Франциска. Отправленные с Ата-ханом для уничтожения Суркая, они благополучно Добрались до самого ханского дворца. Хан принял их, но через некоторое время, проведав, что оба были в руках Мадатова, — приказал — Ата-хану отрубить голову, а Франциска проводить назад. Люди Суркая проводили его до Черного ущелья и сбросили в пропасть.

Узнав эту историю, Табунщиков тотчас сообщил Мадатову. Тот, не вдаваясь в подробности, доложил о срыве операции Ермолову.

Командующий хмуро прочитал депешу, сказал про себя «ну что ж» и занялся другими делами.

Штаб-квартира командующего была расположена близ Тарков. Отсюда он, окруженный свитскими офицерами и отрядом казаков, ездил по линии фронта, давал распоряжения. Здесь допрашивал пленных, сюда отовсюду к нему шли депеши, приезжали курьеры из полков и отдаленных эскадронов и рот.

В последний день декабря командующий остановился в пятидесяти верстах от Тарков на станции Параул. Местечко это ничем не отличалось от других горских аулов, но славилось старой мечетью, куда иногда приезжал помолиться сам тарковский шамхал Мехти-хан. Мечеть была огорожена высоким забором, за ней громоздились постройки, украшенные изразцовой керамикой, и огромный купол. Охрана Ермолова расположилась во дворе, в подсобных пристройках. Сам генерал со свитой занял теплые кельи, между которыми пустовала большая молитвенная зала с фонтаном. В келью Ермолову поставили две раскладные кровати, стол и кресла. Затопили мангал. С дороги Ермолов охотно присел к огню, дав рядом место полковнику Верховскому.

— Снег опять ночью будет... Холодом так и тянет, — сказал Ермолов, потирая руки.

— Мерзкая погода, — согласился полковник. — Солдаты давно поговаривают о зимних квартирах.

— Как лезгины спустятся с гор, так и мы зимовать уйдем, — с безразличием отозвался Ермолов. — Сейчас не о квартирах надо думать, а об укреплении войсковых рядов. Зима сгонит с вершин абреков, но ведь они не с поднятыми руками слезут. Саблями махать будут, Евстафий Иваныч! А слезут на днях, а то и раньше. Чувствуешь? — Ермолов, со скрещенными на груди руками, подошел к окну и указал подбородком на хмурый зимний вечер. Там, за окном, наваливались сырые сумерки и северный ветер ошалело раскачивал верхушки тополей.

— Да... — скучно произнес Верховский и прислушался. С улицы ясно донесся звон колокольчика: видимо, приехала почтовая карета.

— Из Дербента, — сказал Ермолов.— По колокольцам знаю...

Действительно, вскоре адъютант сообщил, что прибывшая из Дербента почтовая коляска доставила на имя главнокомандующего пакет. С этими словами он протянул Ермолову засургученное письмо. Командующему ежедневно приходилось читать множество подобных казенных бумаг. И сейчас он, приняв письмо, поморщился и отдал Верховскому.

— Прочитай-ка, Евстафий Иваныч... А ты, братец, с ужином поспеши, — напомнил Ермолов адъютанту.

— От Пономарева, — рассматривая письмо, осведомил Ермолова полковник и спросил: — Это не тот, что на Восточный берег подался?

— Ну-тка, дай сюда...

Ермолов развернул листок и быстро стал читать. Пробежав несколько строк, генерал поднял на полковника глаза, сказал заинтересованно:

— От него, Евстафий Иваныч... Именно от того самого Пономарева.

— Любопытно... Что же он сообщает?

— Вести хорошие, Евстафий... Поди-ка скажи, чтобы придержали карету. Отошлем курьера назад, в Дербент... Надо поздравить Муравьева...

Верховский быстро вышел и так же быстро вернулся. Ермолов без него успел достать лист бумаги из планшетки и поставил на стол чернильницу с гусиным пером. Верховский, спросив разрешения, начал читать рапорт Пономарева, в котором сообщалось, что гвардии капитан Муравьев благополучно возвратился из Хивы с послами от туркмен и Мухаммед-Рахим-хана. Пономарев спрашивал, как поступить ему дальше. Возвращаться в Тифлис или же его превосходительство прикажет везти хивинских послов в Дербент, равно как и делегатов-туркмен с прошением на имя главнокомандующего... Ермолов не дал дочитать письмо до конца, сказал:

— Ладно, Евстафий Иваныч, время не ждет... Ей-богу, давно уже столько радостных вестей не получал. Боялся за Муравьева... А он, как всегда, оказался молодцом. Садись пиши...

Верховский обмакнул перо в чернильницу. Ермолов повторил:

— Пиши... С почтением смотря на труды ваши, на твердость, с какою вы превозмогли и затруднения, и самую опасность, противоставшие исполнению возложенного на. Вас важного поручения, я почитаю себя обязанным представить всеподданнейшего государю-императору об отличном усердии вашем в пользу его службы. Ваше высокоблагородие собственно мне делали честь, оправдав выбор мой исполнением столь трудного поручения...

— Все, Алексей Петрович? — спросил, распрямившись Верховский.

— Да... Все... Припиши еще, что мы ждем Муравьева с послами в Дербенте.

Дописав и запечатав поздравительную, Верховский вышел из кельи, отыскал курьера и велел ему поутру отправляться назад в Дербент. Там передать депешу главнокомандующего капитану пакетбота Еремину, дабы тот срочно ее доставил в Баку. Распорядившись, Верховский вошел в другую келью — к свитским офицерам. Те уже пообедали и лежали на ковре. После долгих разъездов по дагестанским долинам всем хотелось отдохнуть и по-домашнему согреться. Никто даже не думал, что с каждой минутой приближается новый год и. что надо бы его встретить, как подобает: шампанским и песнями. Верховский напомнил господам об этом. Сказал:

— У меня есть небольшой запасец рома. Да и Алексей Петрович не все свои запасы поизвел. Давайте-ка, братцы, как бывало... Только, чур, не ждите особого приглашения... Действуйте сами... И еще, господа, обязан вас известить, что его высокоблагородие гвардии капитан Муравьев вернулся живехоньким, о чем получен рапорт...