ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СТАНЬ БРИЛЛИАНТОМ В КОРОНЕ

В лето 1825 года Кият-хан встретил две русские экспедиции. Сначала на бриге «Баку» прибыл осмотреть устье древнего Узбоя лейтенант Басаргин. Уже проторенной четыре года назад дорогой Кият на шлюпке по мелководью доставил офицера к Актаму. Басаргин спешно занялся съемкой местности. Продвинулся к разрушенным укреплениям и кладбищу с тяжелыми плитами. Сделал заключение, что Узбой действительно впадал в Каспийское море и на всем его пути существовали поселения.

Покидая берега Туркмении, чванливый лейтенант, радуясь до бесконечности, вручил Кияту предписание о запрещении вывоза частным образом соли с Челекена. Об этом хану напоминал он и раньше, но теперь пригрозил казенной бумагой за подписью командующего Отдельным кавказским корпусом — Вельяминова-младшего. В этом предписании командир корпуса наказывал барону Вреде не подпускать к острову купеческие суда: ни русские, ни персидские, ибо весь юго-западный берег Каспия — Сальяны, Талыш, Ленкорань, Энзели — пользуются богатствами Челекена, а сбыт бакинской нефти и эмбинской соли совершенно пришел в упадок. Иными словами: челекенскую нефть и соль теперь должно сбывать в Астрахань, откупщику с государственным мандатом. Право на такой мандат, как изволил сообщить лейтенант, получил купец Мир-Багиров. Кият-хан задумался: каково ему будет вести торговлю со своим лютым врагом. Хотел было отправиться в Тифлис за помощью, но тут подоспела другая экспедиция — приплыл на корвете «Геркулес», под командованием лейтенанта Ладыженского, профессор Казанского университета Эйхвальд. Снова Кият в течение месяца разъезжал с ученым по Балханскому заливу и устью реки Актам. Лишь в конце сентября, пригласив профессора в гости на Челекен, он показал ему все кочевья и богатства острова, затем сопроводил до Серебряного бугра и возвратился на Челекен усталый и удрученный тягостными мыслями.

Кият не мог определенно сказать, что происходит на Кавказе, но по всему чувствовал: престиж Ярмол-паши падает, появились у него сильные противники.

Весной, поджидая суда Багир-бека, Кият решил исполнить просьбу молодой жены — свозить ее на Огурджинский остров, к овлия (Овлия — могила святого). Тувак давно просила об этом.

Хан снарядил два киржима. Вместе с Тувак и служанкой отправились посетить святое место несколько женщин из других кочевий. Сопровождал жену и сам Кият, хотя объявил, что едет взглянуть на отары, узнать все ли там благополучно.

В теплый апрельский день киржимы причалили к острову. Травянистый покров, еще не сожженный солнцем, выглядел необъятным зеленым ковром. Кое-где проступали каменистые плешины и время от времени попадались на пути кибитки чабанов.

Кият с несколькими джигитами пошел в стан, к пастухам. Женщины отправились к овлия. Неподалеку от могилы святого, возле чатмы, приезжие встретились с молодой женщиной. Она кипятила в кумгане чай, а рядом играл с черепашкой малыш лет шести. Челекенцы поздоровались с ней. Женщина предложила им отведать что бог послал, но они отказались к попросили проводить молодую ханшу к овлия. Огурджалинка чуть заметно улыбнулась, поняв, что перед нею жена Кият-хана и ее прислужницы, повела всех к святому месту.

Могила, обнесенная корягами, сплетенными так искусно и крепко, что вряд ли бы ее разрушил даже самый сильный ветер, возвышалась над равнинной частью острова. Рядом со святым местом зеленели травы, стояла чатма и паслись овцы. Приблизившись, сначала Тувак, а за нею остальные женщины трижды обошли вокруг овлия, прочитали молитву, и Тувак привязала к саксаулу маленькую, сшитую из ковра колыбельку: пусть увидят аллах и святой овлия, как нуждается она в ребенке. После этого ханша начала раздавать подарки: бусы, колечки, нагрудные украшения. Сыну огурджалинки она надела на голову красивую тюбетейку, а ей самой — платок. Та усмехнулась и не взяла подарка.

— Ой, зачем мне? Отдайте кому-нибудь другому,— сказала она.

— Но это же платок из шемахинского шелка! Хан привез его с Кавказа! — удивилась Тувак.— Разве ты такая богатая, что пренебрегаешь дорогими подарками? Ну-ка, скажи мне — кто твой муж?

— Мой муж? Его зовут Кеймир,— ответила с улыбкой Лейла.

Тувак на какое-то время потеряла дар речи. Язык онемел, а к горлу прихлынул жаркий удушливый ком. «Так вот она та самая персиянка!» Но это уже была не зависть, а скорее любопытство и какой-то непонятный страх, что счастье Тувак в руках этой женщины. Придя в себя, Тувак произнесла просительно:

— Ханым, теперь я знаю, кто ты. И ты обо мне, наверное, слышала. Ханым, ты нашла свое счастье, но не делай больно другим, не лишай других. Возьми подарок и поклонись святому за меня,— на глазах молодой ханши проступили горячие слезы.

Лейла поспешно приняла из ее рук платок, прижала к груди и начала взволнованно оправдываться:

— Ханым, я не хотела тебя обидеть. Поверь мне, ханым! — и Лейла зашептала молитву.

После этого, угостившись сластями, женщины отправились на берег к киржимам и вечером отплыли на Челекен.

Глядя в морскую даль, Тувак опять вспомнила слова Нязик-эдже: «Счастье — оно разное» — и подумала, насколько счастливее Лейла, У нее молодой сильный муж, сын. У нее нет никакого богатства, но она неизмеримо богаче. «О, если бы аллах даровал сына или дочь!» — молила Тувак, с трудом скрывая слезы и украдкой поглядывая на мужа. Кият думал о чем-то своем. Седые брови свисали над строгими черными глазами. Будто он заранее знал: должно что-то случиться. И нисколько не удивился, когда на берегу, едва высадились, Таган-Нияз сообщил:

— Багир-бек опять скупил у Бедиуз-Замана все туркменские култуки в Астрабадском заливе.

Серебряный бугор, окруженный множеством кибиток, жил боязливой, безропотной жизнью. Толпы людей встретили челекенцев настороженно. Что может сделать Кият-хан шаху, если тот, как лев с теленком, расправился с турецким султаном! К тому же многие кумыштепинцы и джигиты других гургенских поселений участвовали а этой войне. Те, кто вернулся с поля битвы с добычей, еще до сих пор хвастались своей храбростью, а заодно возвеличивали могущество шаха. Сказочная слава шла о Джадукяре, который теперь состоял при дворце Аббаса-Мирзы в Тавризе. Имя Кията вовсе не пользовалось авторитетом на Гургене.

Взвешивая обстановку, Кият-хан и сам понимал, что чаша весов в этих местах давно уже потянула в сторону персиян.

Причалив к берегу и сойдя с киржимов, челекенцы ласково приветствовали соплеменников. Назар-Мерген — теперь он был одним из знатных ханов — с достоинством спросил:

— В гости, Кият-ага, или по делу?

— Да вот зятя, Аман-Назара, давно не видел,— уклончиво отозвался Кият, медленно идя к юртам.— И к тебе разговор есть. Если не занят — пойдем поговорим.

Назар-Мерген и еще несколько наиболее влиятельных гургенцев пристроились к свите Кията. Беседуя, они вошли в кибитку, огороженную корявым агилом, где стояло несколько овец, осел и верблюд с верблюжонком. Зять гостеприимно отпахнул килим, впуская гостей. Тотчас появилась старшая дочь Кията, с родственной любовью оглядывая отца. Он спросил у нее вскользь о здоровье и прошел на ковер. Опустились рядом и все остальные. Назар-Мерген, продолжая прерванный разговор, спросил:

— Говорят, Кият-ага, нукеры нового Хива-хана были у тебя. Интересно, с чем приезжали они?

— Принесли плач по умершему Мухаммед-Рахим-хану и радость о восшествии на трон Алла-Кули,— небрежно ответил Кият.

— С этим они заглянули и сюда,— задумчиво отметил Назар-Мерген.— Предлагали нам переселиться в Хиву. Говорили: нынешний хан милостив и всех согреет под своим могучим крылом.

— А не говорили они, что к Алла-Кули являлся пророк? — с насмешкой спросил Кият.

— Как не говорили? Говорили! — оживился Назар-Мерген.

Кият от души рассмеялся:

— Когда мне юз-баши Еш-Назар сообщил о встрече Алла-Кули с пророком, я ему ответил, что у меня была в это время важная встреча с Ярмол-пашой.