Вторично выезжая с проселочной тропы на дорогу, Моррис едва не сбил какого-то старика, который брел, опираясь на клюку.

– Scusi, mi scusi Signore, buon giorno,[91] – крикнул Моррис самым что ни на есть беззаботным голосом.

Он смотрел старому крестьянину прямо в глаза. Сегодня он будет кутить с Грегорио и Роберто, напьется до бесчувствия, а завтра или послезавтра уедет в Верону.

– Buon dм,[92] – прошамкал старик, растянув сморщенное лицо в беззубой улыбке.

На материк Моррис вернулся через Геную, куда пришлось плыть тринадцать часов. Он сел на ночной теплоход и почти все путешествие не покидал каюты. Перед тем как отправиться на боковую, он вышел на палубу и долго смотрел, как лениво разбегается за кормой вода, посеребренная теплой средиземноморской луной. Вокруг, насколько хватало глаз, стоял полный штиль. Не море, а пруд. Он оглянулся на мерцающие огоньки Сардинии и мысленно перебрал все имеющиеся на руках карты, плохие и хорошие.

Начнем с плохих.

Упаковка с гигиеническими тампонами, на которую Грегорио случайно наткнулся рядом с сараем. Довольно странно, что такую вещь потеряли у сарая. Труп могут найти сразу и сразу же опознать. Сардинские газеты опубликуют фотографии мертвой девушки, и Роберто или Грегорио наверняка ее узнают. Нужен хотя бы месяц форы, чтобы мальчишки вернулись на материк. Есть еще загадочная россыпь кристалликов за сараем. А также сто пятьдесят лишних миль на спидометре «альфа-ромео». Кроме того, есть Стэн. Этот остолоп видел девчонку на вокзале в Риме и знает, что Моррис отправился на Сардинию. Есть синьор Картуччо, который мог видеть фоторобот подозреваемого в двойном убийстве. И наконец есть полиция, которая запросто могла определить, откуда Моррис звонил. С них станется проверить, действительно ли он ездил в Бари, как сказал инспектору, с кем провел эти недели, где останавливался…

В противовес всем этим опасным картам у Морриса имелась всего одна козырная, на которую он вынужден был полагаться, и оставалось лишь молить, чтобы козырь этот оказался тузом. Чтобы в чем-то его заподозрить, требуется немалое воображение, а полиция и остальные до сих пор проявляли прискорбное отсутствие фантазии.

Как только он доберется до Вероны, первым делом повидается с инспектором Марангони и откровенно побеседует с ним обо всем, и особенно подробно – о последнем странном звонке, который, как написано во вчерашней «Корьере», не успели засечь. Он спросит у этого потного толстяка, есть ли надежда и не нужна ли полиции его помощь. Возможно, даже всплакнет и треснет кулаком по столу инспектора. Да-да, именно так он и поступит, нетрудно представить, какое это произведет впечатление.

Моррис вернулся в свою каюту первого класса, прихватив в баре бутылочку игристого вина: надо же отметить окончание тяжкого предприятия. Он не спеша потягивал вино, обдумывая дальнейшие планы: вложить деньги, заняться фотографией, написать книгу (не забыть купить пишущую машинку); потом вытащил из чемодана диктофон. Куда он подевал новые батарейки? Ах да, в кармашке. Хорошо.

Моррис вставил батарейки, лег и задумался. Что он там наговорил в последний раз? Он перемотал кассету. «…Судьба подсовывала мне только те возможности, для которых я создан ею, может, она просто знала, что именно их я выберу, будучи свободным в своем выборе…» Запись прервалась, последовал щелчок, а потом странный женский голос произнес: «Che cosa mai dici in tutti questi nastri, Morri? Non capisco un cavolo. Sei cosм misterioso sai».[93]

Голос стих. У Морриса сердце ухнуло вниз, он прокрутил кассету еще раз. Это не ее голос! Из-за севших батареек слова выходили растянутыми и тягучими. Голос походил на стон… на стон из могилы.

– Che cosa mai dici… Morri… Что ты говоришь на этих пленках, ты такой загадочный.

Мгновение спустя Моррис оказался на палубе. Швырнув диктофон в залитое лунным светом море, он следил за расходящимися по воде кругами и ждал, что из моря вдруг вынырнет женская рука и ухватит его. Он сходит с ума. Безумие, полное безумие – вот что ему уготовано.

Он долго стоял у ограждения, беззвучно глотая сухие слезы.

Глава двадцать первая

Тот день на исходе августа выдался влажным и душным, на горизонте хмурились тучи, явно суля грозу. Отчаянно потея в новом черном костюме, Моррис почтительно следовал в хвосте процессии, тянувшейся за гробом через все кладбище – к фамильному склепу Тревизан. На его плечо опустилась чья-то тяжелая рука:

– Могу я поговорить с вами, синьор Дакворт?

За спиной стоял инспектор Марангони, все такой же толстый и угрюмый, позади топтался его тощий усатый помощник.

– Синьор Дакворт, думаю, нам стоит дать родным возможность поплакать в узком кругу, а самим проехать в квестуру, чтобы обсудить кое-какие вопросы, которые у нас накопились.

Значит, они все-таки вычислили его. Вот только о каком из преступлений идет речь? Ни в чем не признаваться, пока не выяснится, что им известно.

Они молча двинулись назад по утоптанному белому гравию кладбищенских дорожек. Полицейская машина стояла сразу за воротами.

Может, сказать, что она сама упала и ударилась головой?

– Но меня пригласили на поминки, – выдавил наконец Моррис.

– Не беспокойтесь, синьор Дакворт, мы не отнимем много времени.

Моррису показалось, что в голосе Марангони отчетливо прозвучали циничные нотки. Ничего не оставалось, как безропотно сесть в машину, – такой же «альфа-ромео», что и у Грегорио, отметил он машинально. Его переполняла странная покорность. Хорошо хоть не обыскали…

Всю дорогу до квестуры полицейские молчали, лишь однажды Марангони сказал:

– Проблема в том, синьор Дакворт, что мы так и не смогли прояснить кое-какие детали.

Его отвели в пустую комнатенку с голыми стенами, и тощий Толайни тут же куда-то исчез. Наверное, отправился за магнитофоном – записывать признание.

С последней встречи с инспектором прошло два месяца, но за эти два знойных летних месяца Марангони исхитрился совершенно не загореть. Когда он перегибался через стол, обширная лысина отсвечивала в сиянии флуоресцентных ламп неестественной бледностью.

– Синьор Дакворт, в бытность вашего знакомства Массимина выщипывала брови?

– Нет… по-моему, нет.

Не ерзать, ни в коем случае не ерзать!

Вернулся Толайни с маленькой металлической коробкой, поставил ее на стол и открыл.

– Вот, – Марангони достал прядь выкрашенных хной волос. – Вы бы сказали, что это волосы Массимины?

– Нет, – растерянно ответил Моррис. – У Мими были очень темные волосы, почти черные.

– Она носила ожерелья или медальоны?

– Иногда.

– Что-нибудь конкретное можете назвать?

– Боюсь, не припомню.

На их месте он бы вел допрос совсем иначе, подумал Моррис. Его начало разбирать любопытство.

– А это вам не знакомо?

Моррис невозмутимо взглянул на Святого Христофора.

– Нет. По-моему, нет.

– Синьор Дакворт, юная девушка, найденная на Сардинии, выщипывала брови, красила волосы, носила вот это украшение. Она…

– Значит, это не она! – быстро сказал Моррис. – Должно быть, это другая девушка, произошла оши…

– Никакой ошибки, синьор Дакворт. Экспертиза зубов дала однозначный ответ.

Моррис молчал. Чего они от него хотят? Что им известно?

– Более того, девушка, чей труп найден на Сардинии, была беременна…

– Не может быть!

Марангони поднял руку:

– Срок беременности – всего неделя или около того. Вполне вероятно, что девушка даже не знала, что беременна. И все-таки она была беременна.

Моррис словно окаменел.

– Давайте перечислим несколько странностей в этом деле. Красный спортивный костюм, найденный на вокзале в Виченце; открытка из Римини; выкуп, исчезнувший в Риме; загадочный телефонный звонок – по утверждениям медэкспертов, примерно в те же дни наступила и смерть; наконец, труп, найденный не где-нибудь, а на Сардинии. И вот еще что. Незадолго до своей смерти бабушка Массимины сняла со своего счета три миллиона лир. Должно быть, собиралась купить свадебный подарок старшей внучке. Но этих денег так и не нашли.