Уже из приведенного выше довольно ясно, что новые отличительные черты псковского законного наследования определяются тем важным историческим переворотом, по которому лицо с своими правами постепенно выделяется из общей массы прав семейства. Наиболее же это обнаруживается в наследовании супругов друг другу. Муж и жена пользуются пожизненно или до 2-го брака вотчиной того или другого лишь тогда, когда не оставлено завещания (88–89). Подобно этому и движимое имущество супруга остается во владении пережившего лишь до 2-го брака (90). Но особенно интересно следующее (91) постановление грамоты: «…у кого умрет сын, а невестка останется и начнет искать на свекре или на девере своего приданого, то эти последние обязаны возвратить ей платье или украшения». Это восстановление своих прав на приданое, конечно, не есть наследство. Но интересно, что невестка в сложной семье получает независимые права по смерти своего мужа, делается лицом самостоятельным.

Общий вывод о наследовании во Пскове и Новгороде таков: здесь право наследования истекает из того же семейного начала, как и в Русской Правде, но делает дальнейший шаг вперед вместе с развитием личных прав на счет семейственных как в большей свободе завещательного права, так и в большей раздельности личных прав в законном наследовании и в более широком круге лиц наследующих.

2. Право наследства в Московском государстве

Московское право долго держалось тех же начал, которые, вытекая из оснований, данных Русской Правдой, развиты в Новгороде и Пскове.

Преимущественное наименование завещаний в московских памятниках есть духовная грамота или просто духовная (см. Суд. 1-й ст. 60; Суд. 2-й ст. 92), хотя употребляется и старинное наименование «рукописание». Термин «ряд» встречается только в древнейших княжеских завещаниях (1-я духовная Калиты 1328 г.), но смысл термина «ряд» уже иной, он сближается с выражением «приказ» и означает большее господство субъективной воли, чем древний ряд.

Не всякий акт, именуемый духовной грамотой, есть завещание: существуют такие духовные грамоты, в которых не содержится никаких частно-правных распоряжений (а лишь советы и приказы морального характера); есть акты, имеющие форму завещаний, но заключающие в себе не распоряжение на случай смерти, а запись о какой-либо сделке (например, купчей: «се аз раб Божий… пишу рукописанье се при моем животе… продал есмы треть земли, свой участок, свою отцыну… св. Михаилу одерень; а взяв есмь пять сороков белки уев. Михаила… на то Бог послух» (Ак. юр. № 409, VII). Подобный акт есть «изустная память», т. е. письменная заметка о сделке, с тою целью, чтобы после смерти писавшего сохранилась память о ней и не было спора; акт облекается в форму завещания потому, что контрагент пишет его перед смертью. Эти замечания надо иметь в виду при обсуждении действительных завещательных актов, в которых, кроме распоряжения имущественными правами, нередко содержатся подобные заметки, не относящиеся к праву наследства.

Иногда завещания пишутся от имени двух или нескольких лиц (мужа и жены и детей). Этот весьма замечательный факт указывает на одно из внутренних свойств духовной, приближающее его к древнему (семейному) «ряду» и совершенно отличающее от римского тестамента; в римском праве подобные случаи были совершенно невозможны. Нечто подобное (т. е. коллективную волю нескольких лиц) можно наблюдать в тех случаях, когда переживший член семьи исполняет завещание умерших членов (мужа, детей) в своем завещании, причем имущество завещаемое обозначается, как принадлежащее ему, а не умершим: «…по приказу (завещанию) мужа… и своих детей даю свое село» (см. П. И. Беляев. С. 16).

Другое обстоятельство, сближающее духовную с рядом, это то, что и в Московском государстве завещатель оставляет имущество обыкновенно в пользу законных преемников (жены, мужа, восходящих, нисходящих и боковых) или церкви. Что касается родственников, то достойно замечания, что в сохранившихся духовных имущество передается родственникам до 4-й степени и лишь изредка до 5-й, но не далее. Церковь при других наследниках является постоянным легатаром. Сторонние лица являются в завещаниях лишь легатарами, но почти никогда главными наследниками (распоряжения о холопах, о прощении серебра крестьянам и пр. относятся не к назначению наследников, а к распоряжению имуществом надела благотворения).

На то же свойство духовных грамот, общее для них с древним рядом, указывает характер допускаемых в них субституций как в форме subst. vulgaris, так и sub. pupillaris: в них завещатель устраивает будущую судьбу всей своей семьи или рода, не довольствуясь передачей своих прав одному ближайшему лицу. Все субституции вращаются в семейной или родовой сфере (за отсутствием же родных призывается церковь).

При расширении (как увидим ниже) круга родства, допускаемого к наследству, воля завещателя получает все больший простор в порядке легатарных выделов: кроме передачи права главному наследнику, является пестрая толпа лиц и учреждений, пользующихся частями имущества. Отсюда ошибочное впечатление, будто бы «древнерусская духовная вообще есть не что иное, как легат»; говорят, что русское завещание приближается к римскому легату или к назначению ex certare в римском test, militare. Нередко встречаются долевые назначения на отдельные предметы или группы предметов. Даже в тех немногих (?) случаях, когда завещатель отказывает все свое имущество одному наследнику, или нескольким conjunctim, и в этих случаях завещаемое имущество фигурирует, по-видимому, не как целое, а как конгломерат отдельных частей[164]. Эта мысль «об отсутствии понимания имущественных отношений, как целого» навеяна не только массой выделов (при постоянном, однако, назначении главного преемника), но и сложностью той семейной или родовой группы, которая составляет главного наследника: например, «по сей духовной отказываю отдать и взяти жене моей… и сыну моему… да брату моему… деревню, и свой живот и всякий житейский завод, и по душе моей поправить»[165]. Это не несколько долевых наследников, а один, коллективный, т. е. семейно-родовая группа, которой завещается имущество в целом, а не в частях[166].

Расширение круга лиц, связанных с завещателем узами духовного и житейского интереса, подействовало на изменение отношений воли завещателя к закону. Перед завещателем времен Русской Правды была только семья; его свободная воля не могла склониться ни в какую другую сторону, никому никакой обиды не предвиделось. Теперь завещатель может отказать все своей жене и лишить таким образом наследства родственников боковых. Он может все отказать церкви и таким образом обидеть жену и детей и пр. Тогда в первый раз появляется противоположение завещательной воли закону, что мы и находим в узаконениях XVI и XVII вв. Частное лицо может, обойдя детей и родных, завещать все церкви; закон (в интересах государственных) нашел такой порядок вредным и запретил его (Стоглав и ук. 1580 г. в А. А. Э. Т. I, 308). Завещатель может отказать родовые имущества жене, обойдя родственников (бывших совладельцев родового имущества); закон воспретил это (ук. 1627 г. см. ниже). Других запрещений закон не делает, ибо не предвиделось других случаев необходимости применения их («сторонние» лица Пск. Судн. гр. обыкновенно не фигурируют в завещаниях московских; практика не подавала таким образом повода говорить о них). Отсюда совершенно правильный вывод, что уже с XVI в. родовые вотчины не подлежали завещательному произволу по требованию закона (вопреки псковскому закону: см. выше с. 564). Законное воспрещение завещаний (и дарений) на родовые вотчины можно видеть в форме жалованных грамот, вновь составленной в 1627 г.; по этой форме жалованные вотчины сравнены с родовыми; между тем права собственника перечисляются в них так: «…вольно ему и его детям, и внучатам и правнучатам ту вотчину продать, и заложить, и в приданое дать, и в монастырь по душе до выкупу дать», но о завещании (в пользу чужеродцев) и о дарении закон умолчал. Этим довольно ясно утверждается та мысль, что указ 1679 г., воспретивший безмездное отчуждение родовых вотчин, устанавливает не новую норму, а утверждает старый обычай. Говорят, что «этот указ вызван жалобами детей и других родственников», но на чем же основаны эти жалобы, если дети и родственники искони веков знали о праве владельцев вотчин отчуждать их всякими способами? Откуда взялось это притязание на чужое имущество? Сказанное относится к завещанию (и дарению) в пользу чужеродцев, но не относится к завещаниям части имуществ родовых в пользу церковных учреждений: с древнейших времен вотчинники завещали частьио душе. Отсюда в XVII в. явились многочисленные случаи дарений при жизни (вкладов) взамен завещаний (так как завещания в пользу монастырей были запрещены законом).