Таурин говорил о своей возлюбленной. О том, как ее повергли, бросили в грязь, как враги топтали ее тело. Он говорил, и речь его перемежалась всхлипами:

– Кони, к нам скачут кони… Да, эти всадники… Опасно… – Образы проносились перед его глазами, слова не поспевали за ними. – Смерть, смерть, всюду смерть… Флот Зигфрида… приближается… Ноябрь… Осада… И никто не помог, никто, никто, никто…

В его голосе было столько отчаяния! Выносить это было еще тяжелее, чем его ненависть. Руна подошла к нему, тряхнула за плечо, и Таурин вновь испуганно вздрогнул, просыпаясь. В его остекленевших глазах было уныние. Силы его духа не хватило даже на то, чтобы отстраниться.

Ладонь Руны лежала на его щеке.

– Твоя возлюбленная… твоя жена… она мертва? – спросила северянка.

– Моя жена? – удивленно переспросил Таурин. – Ты думаешь, я страдаю из-за женщины?

– А из-за чего же тогда? Кто она, твоя возлюбленная? Что было уничтожено? Кто попал в руки врагов?

– Не женщина, нет… – Таурин помолчал, а потом заговорил вновь, и в его словах слышалось благоговение, словно он читал священный текст: – Лежишь ты предо мною, воды Сены омывают тебя, ты, о столица богатого королевства франков, ты, город над городами. Ты, словно королева, затмеваешь всех своим сиянием. Все узнают тебя по твоей красоте. Счастлив остров, ведь ты украсила его собой. Река обнимает тебя, ее притоки ласкают стены твои…

Руна опустила ладонь. Ее удивили не его слова, а скорее тон: будто они могли говорить друг с другом, будто демоны прошлого отступили и не стремятся более терзать их плоть.

– Нет, я говорю не о женщине. – Франк опустил глаза. – Я говорю о Лютеции…

К утру Руна наконец заснула, а когда проснулась, солнце уже давно взошло. Таурин старался не смотреть ей в глаза. Она не знала, что пленник сейчас испытывает, ненависть или смущение, но ей не хотелось это выяснять. Лежанка Гизелы была пуста, и северянка вышла наружу, собираясь найти подругу.

Свежий ветерок остудил ее разгоряченное после сна лицо. Пару раз глубоко вздохнув, Руна почувствовала, как спадает напряжение у нее в груди. Правда, откуда оно взялось, она и сама не знала.

Только потом она увидела, что Гизела стоит неподалеку. Принцесса была необычайно бледна.

Руна подошла ближе к ней.

– Кто такая Лютеция? Или что это такое? – спросила она.

Гизела с недоумением посмотрела на подругу, удивленная этим вопросом:

– Так римляне называли раньше Париж.

– Париж?

– Париж – это такой большой город. Очень большой. В нем двадцать тысяч жителей.

– А где он расположен? – поинтересовалась Руна.

Гизела пожала плечами.

– Не знаю точно. Я только помню, что рядом с Парижем протекает широкая река, Сена. А еще туда ведет много дорог. Непременно приходится ехать через Париж, если направляешься на север, в Суассон, Лан, Бове или Реймс; на восток, в Труа, Осер или Сане; на юг, в Орлеан, Буа или Бурж.

Похоже, этот вопрос пробудил в Гизеле приятные воспоминания. Пускай она сама и не видела городов, о которых рассказывала Руне, но они были частью привычного для нее мира.

– Париж был разрушен норманнами?

Гизела побледнела еще сильнее. Покачнувшись, она схватилась за стену дома, чтобы не упасть. Только сейчас Руна заметила, как сильно она исхудала. Принцесса всегда была хрупкой, теперь же под пепельно-белой кожей выступали кости.

– Норманны взяли Париж в осаду задолго до моего рождения, – прошептала она. – Осада длилась несколько месяцев, и это было ужасно. Тогда мой отец еще не был королем, но правителя франков тоже звали Карлом. Карл Толстый, вот как его называли. А еще говорят, он был не только толстым, но и сумасшедшим.

Гизела вздрогнула, и Руна поняла причину ее тревоги. Сумасшедшим – как Тир.

– Северяне все-таки завоевали город?

Принцесса покачала головой:

– Жители Парижа ожесточенно сопротивлялись. Им удалось удержать город – благодаря епископу и графу Эду Парижскому, который потом стал королем. И благодаря настоятелю монастыря Сен-Жермен. Это был очень большой монастырь. Норманны все-таки захватили его и разрушили до основания, но в город так и не вошли. А почему ты спрашиваешь?

– Значит, они не взяли город, – подытожила Руна.

– Но во время осады многое было разрушено. – Гизела вновь пожала плечами. – Бегга рассказывала мне страшные истории об этих сражениях, хоть мама и не хотела, чтобы я их слышала. Норманны сжигали мосты, забрасывали снарядами городские стены. Были и открытые сражения. Люди умирали от мора, от голода – или от стрел и мечей.

По телу Гизелы пробежала дрожь, и северянка сперва подумала, что принцессу потрясла мысль о судьбе этого несчастного города, и только потом поняла, что девушку мучают не истории, рассказанные Беггой, а тошнота. Бледное лицо Гизелы позеленело. Она вцепилась в стену и резко наклонилась вперед. Ее вырвало. Рвоты было немного – в это время дня ее желудок был еще пуст. На земле остался лишь комок желтоватой слизи.

Руна отпрыгнула, чтобы не запачкаться. Ей стало все равно, что снилось Таурину, о какой возлюбленной он горевал, что сталось с жителями Парижа, или Лютеции.

– Скажи мне, что я ошибаюсь! – завопила она.

Гизела смущенно смотрела себе под ноги. Ее лицо покрылось каплями пота. Девушка отерла лоб и рот и растерянно взглянула на Руну.

– Скажи мне, что я ошибаюсь! – повторила северянка. Гизела молчала.

– Ты больше не одна.

Новая волна тошноты пробежала по телу принцессы. Девушка присела на корточки, и ее вновь вырвало. Ее волосы прилипли ко лбу.

– Что это значит? – спросила она.

– Так говорят женщины моего народа, когда они… когда они… – Руна не решалась произнести это вслух. – Когда они ждут ребенка.

Это была неправда. Это не могло быть правдой, Руна ошибалась!

Конечно, это стало бы заслуженным наказанием за ее легкомыслие. За то, что она доверилась Тиру.

Но хотя Гизелу рвало каждое утро, она и подумать не могла о том, что в ее исхудавшем теле растет ребенок. Как она могла создать новую жизнь, когда чувствовала себя столь обессиленной и уставшей? Такой человек, как Тир, не мог породить вместе с ней новую жизнь! И не потому, что она была принцессой франков, а он – ничтожным разбойником из племени норманнов. Гизела в своей усталости, а Тир в своей злобе скорее походили на иссохшие деревья, чем на молодые побеги, на пепел, а не на землю, на серый лед, а не на чистую воду.

Этого не может быть! Гизела не хотела думать об этом, не хотела представлять себе это. Но хотя принцесса почти не ела и ее все время рвало, через несколько недель ее грудь заметно увеличилась, бедра стали шире, а лицо – полнее. До этого Руна не заговаривала о том, что Гизела ждет ребенка, но теперь не могла не обратить внимания на то, как изменилось тело ее подруги.

Руна кипела от гнева – гнева, о котором Гизела даже не подозревала.

– Зачем ты вообще осталась с ним наедине? – кричала северянка. – Разве я не говорила тебе держаться от него подальше? Для чего тебе непременно нужно было приносить ему еду? Зачем было позволять ему спать в сарае рядом с нами? – Одних слов было мало. Руна схватила подругу за плечи и встряхнула ее.

– Почему ты так злишься на меня? – возмутилась Гизела. – Он ведь меня изнасиловал, не тебя! Это я страдаю от последствий своего поступка!

Руна схватила нож, и на мгновение принцесса испугалась, что северянка набросится на нее. Но Руна просто принялась размахивать оружием перед ее лицом.

– Он изнасиловал тебя, потому что ты не сопротивлялась! – кричала Руна. – Я показала бы тебе, как метать нож, но ты не хотела учиться!

– Он чем-то опоил меня! – оправдывалась Гизела. – Я не смогла бы сопротивляться, даже если бы знала, как метать нож! Я была не в себе!

Руна резко мотнула головой:

– Я бы никогда не выпила то, что дает мне Тир. И даже если бы я была не в себе, я бы знала, как защититься. Потому что я умею это делать. Потому что я тренировалась. Потому что я всегда начеку.