Когда тошнота отступила, а головная боль немного прошла, Гизела опустила глаза. И тут она с ужасом увидела кровь на своих ногах. Она не сумела воспротивиться змеям и волкам… Она плохо сражалась… Она не смогла дать отпор… и позволила этому произойти.

Ее взгляд упал на мешочек, который Тир обычно носил на груди. Теперь же этот мешочек валялся на песке. Гизеле в голову пришла мысль о том, что случилось. Мысль трезвая и холодная, как вечерние сумерки. Тир опоил ее ядом, изнасиловал и бросил на берегу, не думая о том, что она может замерзнуть насмерть. Впрочем, об этом он как раз подумал, ему было не все равно, ведь он прикрыл ее тело одеждой. Ткань была порвана, и когда Гизела встала, платье соскользнуло с ее плеч. Холодный ветер обвевал ее кожу. Гизела была обнажена. Она уже не была такой, как прежде. Она больше не была женщиной, которая сумела выжить, полагаясь на собственные силы. Гизела вновь стала ребенком, беззащитным, покинутым, лишенным материнской опеки. Где же руки, руки, что согреют ее, руки Бегги, руки Фредегарды, руки, что обнимали ее, когда ей было одиноко или когда она страдала от боли?

«Мама, – подумала Гизела. – Где же ты, мама?»

Сегодня утром мир, казалось, замер, теперь же он двигался вновь, все быстрее и быстрее. Мир двигался – а Гизела остановилась, уверенная в том, что умрет, стоит ей только допустить ошибку. И не важно, какие поступки она совершала, правильные или нет, достойные христианки или язычницы – ничто не изменит случившегося. Ничто не изменит того, что ее сделка с Богом провалилась. Она думала, что добро вернется к ней, если она сама будет дарить миру доброту. Но это было не так.

– Руна…

Откуда-то из глубин памяти всплыло имя ее подруги. У Гизелы кружилась голова, но она уже могла ясно мыслить. Если кто-то и был достаточно силен, чтобы удержать этот рванувший вперед мир, то только Руна. Гизела побежала по берегу. Она должна была найти северянку.

– Руна…

Девушка не чувствовала, куда ступала, шла она по водорослям или по камням, по песку или по веткам, вынесенным волнами на берег.

Когда Гизела дошла до дома, ветер развеял ее головную боль, и все же образы окружающего мира плыли у нее перед глазами, ибо ей чудилось то, чего быть не могло. Не мог сидеть там Таурин, связанный, побежденный. Не мог его меч лежать на земле. Не могла Руна, зажимая рану на руке, смотреть на своего поверженного противника.

Обычно именно так выглядела Руна, вернувшись с удачной охоты или после строительства корабля, но на этот раз чувство триумфа в ней было намного сильнее. А вот взгляд Таурина был исполнен ярости – по крайней мере, в тот момент, когда он посмотрел на Гизелу. Но уже через мгновение ярость сменилась ужасом. Наверное, она и вправду представляла собой жуткое зрелище, способное запугать даже злейшего врага.

Руна проследила за его взором. Поддавшись желанию победить Таурина, она не заметила исчезновения Гизелы. И только сейчас северянка, казалось, поняла, что мир, в котором она была сильна и побеждала врагов, был не таким уж большим, как ей представлялось. И этот мир не включал в себя берег, откуда вернулась Гизела.

Принцесса рухнула на колени. Она почувствовала, как камни впиваются в ее кожу.

– Тир… – сорвалось с губ Руны.

Гизела была благодарна подруге за то, что ей не пришлось произносить это имя самой. Она была уверена в том, что оно разорвет ей горло, как норманн разорвал ее платье.

Принцесса едва заметно кивнула.

Таурин присвистнул. Он натянул путы, но Руна связала ему руки и ноги так крепко, что он не сумел ослабить веревку. Северянка раздраженно пнула его. Таурин перестал ворочаться, и ее гнев угас.

– Но ты… ты сама хотела, чтобы я оставила его в живых, – пробормотала Руна.

Она догадалась о том, о чем Гизела не смогла бы ей поведать.

– Это ты хотела помочь ему…

Принцессе нечего было ей возразить. Ее тело стало таким тяжелым… Гизела оперлась на ладони, но так и не сумела удержать этот груз – груз тела и груз воспоминаний о случившемся.

Но она не успела упасть – Руна подхватила ее. Северянка понимала, что сейчас неподходящий момент для того, чтобы осыпать подругу упреками. Руна притянула принцессу к себе и заключила в объятия.

Таурин уставился на девушек. Он не знал, что именно Тир сотворил с Гизелой, но видел, что принцесса плачет. Как же низко она пала, подумалось ему, раз позволяет себе рыдать на глазах у постороннего человека. Раньше Таурин думал, что ненависть задушит его – ненависть к Руне за то, что она победила, ненависть к себе за то, что он позволил себя победить. Но сейчас его гнев угас, уступив место холодному удовлетворению. Неудивительно, что Гизела очутилась здесь. Все Каролинги были слабыми, недостойными короны. Эта принцесса была таким же ничтожеством, как и ее отец, которому пусть и удалось отвоевать корону, отобранную у него в детстве, но сейчас его страна была окружена соседями более сильными, чем он. Даже норманны потешались над ним, ибо его тело не прошло испытания битвами.

Король пренебрегал своим долгом правителя из любви к роскоши. Все, чем он мог похвастаться, это умение писать. Наверное, все дело в том, что он вырос без отца. Отец научил бы его сражаться, а не писать. С другой стороны, никто не учил Таурина сражаться, и все же он сумел стать искусным воином. Таурин никогда не сдавался, не бежал от опасности, обеими руками хватался за мечту отомстить. Отомстить за свою любовь. И сегодня вновь лишился этой возможности.

При мысли об этом удовлетворение отступило и чистая ярость разлилась по его венам. Таурин ожесточенно потянул за путы, понимая, что это бессмысленно – от его резких движений раны на бедре, пусть и не смертельные, но болезненные, начинали кровоточить сильнее. Он попытался подавить стон, но черноволосая девушка, Руна, все равно услышала его. Оставив королевскую дочь, она подошла к нему, сжимая в руке нож. Таурин был уверен в том, что Руна убьет его. Он даже хотел этого. Но северянка остановилась перед ним и опустила нож. Выражение ее лица свидетельствовало скорее о растерянности, чем о решимости.

Гизела перестала плакать. От изумления она, похоже, позабыла о своем горе.

– Почему ты не убьешь его? – спросила она.

Сколь бы жалкое зрелище она собою ни являла, ее голос оставался твердым и холодным.

Руна поджала губы.

«Да, – подумал Таурин. – Убей меня, тогда все закончится». Но Руна не подняла нож.

– Значит, по-твоему, я должна его убить. Но ты ведь не хотела, чтобы я убивала это чудовище, Тира.

– Это была ошибка! – всхлипнула Гизела. Ее голос больше не был холодным. – Я была не права. Убей хотя бы… его.

Нож выскользнул из рук Руны. Клинок упал достаточно далеко от Таурина, пленник не смог бы до него дотянуться, но все равно легкомысленно было не подобрать нож сразу.

– Я не твоя рабыня, – пробормотала Руна. – А ты не моя госпожа, которая может приказать мне убить человека или сохранить ему жизнь. Если ты так хочешь этого, убей его сама. С меня довольно.

Будто окаменев, северянка стояла на месте. Гизела подошла ближе и подняла нож. Она держала оружие подальше от себя, словно, прожив столько лет в мире, где побеждал сильнейший, еще не видела клинков.

Таурин расхохотался.

– Ты никогда не сможешь сделать этого! – воскликнул он.

Франк знал, что нужно много сил, чтобы всадить нож в тело здорового человека. И еще больше сил требуется в том случае, если собираешься убить кого-то впервые: нужно заставить замолчать голоса, которые кричат тебе о непоправимости такого решения.

Гизела подняла голову, изумленно глядя на пленника. Она словно не могла понять, как человек, которого она так боялась, может говорить.

– Ты никогда не сможешь сделать этого! – повторил он.

Девушка выпустила нож из рук и побежала прочь. Далеко она не убежала – уже через пару шагов у нее подкосились ноги, а порванное платье соскользнуло с плеч, обнажив грудь.

– Останься здесь, – приказала ей Руна. – Тебе нужно вымыться.