Тогда Цецилии вспомнился шумный океан, по берегу которого они с Генрихом гуляли в Булони.

Девушка поблагодарила чиновника и ушла.

Теперь для нее все прояснилось: все время, прошедшее со смерти Генриха, разыскивали место, где она жила. Эти поиски шли медленно, об этом даже напечатали в газетах, но Цецилия их не читала. И вот теперь только нашелся почтальон, полтора года тому назад носивший письма девице с этой фамилией.

Цецилия вернулась домой, поднялась на пятый этаж и уже готовилась позвонить, как вдруг заметила, что дверь не заперта. Она отворила ее, полагая, что Аспазия зашла к какой-нибудь соседке и оставила дверь открытой.

Девушка сразу направилась в свою комнату. Она подошла к бюро, заключавшему все ее богатство – письма Генриха. Среди них она нашла то, которое было написано ей из Булони, и прочла следующие строки:

«Велико и прекрасно море, когда смотришь на него с душой, полной глубокого чувства! Как сильно оно волнует душу! Как возносит оно нашу мысль к его первоисточнику – Небу! Как красноречиво говорит оно о ничтожности человека и величии Создателя!

Век остался бы я на этом берегу, где мы бродили вместе с тобой, где я, кажется, могу отыскать следы твои. Не любовью человека люблю я тебя, нет, я люблю тебя, как весной цветы любят солнце как море любит небо в ясные ночи как вечно земля любит своего Творца.

Да простит мне Господь мою гордость, но в эту минуту я вызываю на бой все препятствия, способные разлучить нас с тобой, даже саму смерть. Все перемешивается и изменяется в природе: один запах переходит в другой, одно облако исчезает в другом, одна жизнь сменяется другой; отчего одна смерть неизменна? Если все живет этим переходом, этим смешением, почему же смерть, это необходимое условие всего живущего, эта конечная цель, которая замыкается вечностью, почему она одна бесплодна? Творец исключил бы ее из сил природы, если бы она была только деятелем разрушения, если бы она, разъединяя наши бренные тела, не соединяла душ.

Сама смерть не в силах разлучить нас с тобою, Цецилия! Господь сокрушил смерть.

До свидания, Цецилия, мы еще, может быть, увидимся с тобой в этом мире, но в том соединимся».

– Да, да, ты прав, бедный Генрих, – проговорила Цецилия, – до свидания!

В эту минуту раздался крик в комнате маркизы. Девушка бросилась туда, и в коридоре столкнулась с Аспазией.

– Что случилось? – закричала Цецилия.

Горничная не ответила, тогда она сама устремилась в комнату бабушки.

Голова маркизы была запрокинута назад, а рука безжизненно свисала с кровати.

– Бабушка! – кричала Цецилия, сжимая ее руку. – Бабушка!..

Рука маркизы была холодна. Цецилия стала обнимать ее, заклиная ответить, но тщетно: она умерла.

Пока Аспазия выходила зачем-то из комнаты, апоплексический удар поразил маркизу.

Все было уже кончено, когда Цецилия вернулась из министерства. Девушка подумала, что бабушка спит, но она была мертва.

Маркиза умерла без боли, без жалоб, без судорог, умерла, как жила, не думая о смерти, не заботясь о жизни; умерла в ту минуту, когда существование ее в первый раз сделалось горьким, а может быть, и невыносимым.

Это странно, но когда два горя поражают одного человека, то одно защищает от другого: одно несчастье подавило Цецилию, против двух она восстала с твердостью. К тому же смерть Генриха, возможно, внушила ей один роковой план, который теперь, со смертью маркизы, можно было исполнить.

При виде мертвого тела Аспазия объявила, что крайняя необходимость заставляет ее спешить и что она ни минуты более не останется в этом доме.

Цецилия рассчиталась с ней и, поручив хозяину заняться похоронами маркизы, ушла в свою комнату и отперла комод.

Она достала свое подвенечное платье.

Слезы, которые Цецилия так долго сдерживала, хлынули из ее глаз. Они принесли ей некоторое облегчение. Не случись этого, она бы не перенесла всех постигших ее несчастий.

Наплакавшись над платьем, поцеловав каждый букет, каждый цветок, она подняла руки к небу, восклицая: «Генрих! Генрих!» Затем она накинула на себя вуаль и ушла из дома.

Расчет с Аспазией истощил ее последние средства, и, чтобы заплатить за издержки, связанные с похоронами маркизы, и исполнить свое намерение, надо было расстаться с платьем.

Она поспешила к одному купцу, приобретавшему ее рисунки, и показала это чудо труда и искусства. Взглянув на платье, этот человек сразу оценил его по достоинству, но объявил, что не в состоянии купить его. Он дал девушке адреса нескольких лучших магазинов.

В тот же день Цецилия ездила в эти места, но наряд никто не купил.

На следующий день похоронили маркизу. Хозяин дома, считая госпожу ла Рош-Берто довольно богатой, принял на себя все издержки.

После похорон Цецилия опять поехала к некоторым состоятельным людям. Мы видели, как бедная девушка попала в дом к Фернанде и как принц, тронутый слезами Цецилии и вместе с тем желая угодить актрисе, купил это удивительное платье, заплатив деньги в тот же день.

Получив три тысячи франков, девушка призвала хозяина, рассчиталась с ним и объявила, что уезжает, но так и не сказала, куда именно.

На следующий день Цецилия действительно покинула дом. Первое время людей, знавших девушку, чрезвычайно занимал ее странный отъезд, и о нем много говорили. Но потом мало-помалу ее имя стало все реже звучать в разговорах, и вскоре о Цецилии вовсе забыли.

Глава Х

Заключение

Три месяца спустя после описанных нами событий красивый торговый бриг совершал свое плавание к Антильским островам, стараясь попасть в пассатные ветра, которые постоянно дуют в тропиках. Это был бриг «Аннабель», наш старый знакомый. Он покинул лондонский порт две недели назад и шел с грузом в Гваделупу. Когда было около пяти часов вечера, вахтенный матрос вдруг закричал:

– Земля!

Это магическое слово обычно производит сильное впечатление на путешественников и даже на самих моряков. Все пассажиры высыпали на палубу. В их числе была и молодая девушка лет девятнадцати или двадцати.

Она направилась к лоцману, который, заметив ее приближение, почтительно снял головной убор.

– Мне послышалось, что кричали «Земля!» – не так ли, Самуил? – обратилась к нему юная особа.

– Так точно! – ответил лоцман.

– Это остров?

– Азорские острова, если быть точным.

– Неужели? – прошептала молодая девушка, и грустная улыбка тронула ее уста.

Немного погодя, словно очнувшись от забытья, она снова обратилась к матросу:

– Ты должен показать мне, где бросили тело Генриха. Ты же не забыл еще своего обещания?

– Я помню о нем и сдержу слово.

– Далеко еще до этого места?

– Миль сорок.

– Так, значит, часа через четыре мы будем там?

– Надо полагать, что так. Наш корабль идет верным курсом и не собьется с пути.

– Ты хорошо запомнил это место?

– Как же не запомнить! Один остров словно завязан в узел с другим. Если ночь будет ясной, я узнаю это место.

– Хорошо, мой добрый Самуил, – сказала молодая девушка, – за полчаса до того, как мы будем на месте, ты позовешь меня?

– Не беспокойтесь об этом, – ответил лоцман.

Молодая девушка поблагодарила Самуила, кивнув ему своей милой головкой, спустилась в каюту номер пять и заперлась там.

Через час позвонили к обеду: все пассажиры собрались в столовой, лишь Цецилия, а это была именно она, не пришла. Но, так как она часто не выходила к столу, ее отсутствия никто не заметил, кроме капитана. Он велел спросить девушку, не хочет ли она, чтобы обед принесли в ее каюту. Цецилия ответила, что не будет есть.

Ветер был попутным, и судно продолжало делать по десять узлов в час, быстро приближаясь к Азорским островам. На палубе было много пассажиров, наслаждавшихся свежестью вечернего воздуха и живописным архипелагом, лежавшим милях в четырех-пяти от курса корабля. Капитан Джон Дикенс и подшкипер Вильям Томсон мирно беседовали, прохаживаясь по палубе. Самуил о чем-то думал. Время от времени на него посматривали офицеры и наконец подошли к нему.