Сторож взял бумагу, чернила и перья и отнес все это Саре. Она написала письмо, которое вскоре, естественно, передали мне. Это письмо было написано с теми же предосторожностями, как и первое, однако в еще более резком, почти угрожающем тоне. Само собой разумеется, я был единственным, кто прочел это письмо и сохранил его у себя. Я отдал распоряжение: в том случае, если заключенная вновь потребует чернил, бумаги и перьев, ни в чем ей не отказывать.

На другой день Сара все утро томилась в лихорадочном беспокойстве: очевидно было, что она ожидала ответа, которого Джексон ей дать не мог, потому что не имел никакого понятия о письме, ему адресованном. В два часа пополудни ее нетерпение достигло предела и стало походить на безумие. Она опять попросила принести ей чернила, перо и бумагу и написала третье письмо, в котором угрозы уже стали явными, а в приписке потребовала немедленного ответа.

Я на двое суток оставил арестантку в одиночестве и довел ее, как и предвидел, до исступления и бешенства. Наконец, когда на третий день я велел отворить дверь ее камеры, Сара, сжавшаяся в комок в углу, мигом подскочила к двери, устремив на меня взгляд тигрицы, загнанной в западню.

– Вы, кажется, очень взволнованы, миссис, – заметил я самым кротким и тихим голосом. – Что с вами, моя милая? Не оттого ли вы так встревожены, что Джексон отказывается поручиться за вас? Если именно это причина вашего гнева, то я очень хорошо вас понимаю. Мне кажется, что в память о некоторых ваших общих тайнах он не должен был колебаться в оказании вам этой столь незначительной услуги.

– Не могли бы вы уточнить, о каких это тайнах вы говорите? – спросила Сара, бросив на меня подозрительный и свирепый взгляд.

– Вы лучше меня знаете то, о чем я могу лишь догадываться.

– И о чем же вы догадываетесь? Ну ка скажите, чего вы добиваетесь? Зачем задаете мне подобные вопросы?

– Поговорим начистоту, Сара.

– Я только этого и желаю, ну, начинайте вы.

Я кивнул в знак согласия и заговорил:

– Позвольте мне сказать, Сара, – хотя это и не будет для вас новостью, потому как я почти уверен, что вы обладаете весьма проницательным умом, – позвольте сказать, что ваш приятель, Джексон, совершенно отступился от вас. Теперь вы вынуждены в одиночку бороться с бедой, которая повлечет за собой крайне тяжелые для вас последствия. Как вам известно, все должно закончиться ссылкой в Ботани-Бей.

– Что же в этом такого! – воскликнула Сара. – Допустим, что такое несчастье действительно меня ожидает и что ему во многом поспособствовал Джексон. Что дальше?!

– Что дальше? А то, что вы сами можете себе помочь, содействуя моим намерениям.

– Каким еще намерениям?

– Дайте мне средство доказать Джексону, что он из ваших рук и из рук Доукинса получил добрую долю краденого.

– Как! Кто вам открыл эту тайну?

– Этого я вам сказать не могу, но это еще не все. Выслушайте ка рассказ о том ужасном преступлении, которое совершил этот закоренелый злодей.

Сара, казалось, слушала меня очень внимательно. Я во всех подробностях рассказал, как совершилось отравление, и не скрыл от нее, что подозреваю виновным в преступлении Джексона, а молодую женщину считаю напрасно обвиненной.

– Теперь скажите, каково ваше мнение, Сара?

– Оно совпадает с вашим, сударь, – ответила она. – Я не сомневаюсь в том, что именно Джексон влил серную кислоту в чай. Это так же верно, как и то, что есть Бог на небе.

– В таком случае выслушайте мое предложение. Вы ведь были в услужении у Джексона?

– К несчастью, была.

– Поэтому вам доподлинно известен его образ жизни, его привычки, наклонности, раз вы жили в его доме. Кстати, как долго вы прожили там?

– Полтора года.

– Как мне кажется, памятуя о ваших некогда близких отношениях, вы не затруднитесь сообщить мне некоторые необходимые подробности и оказать содействие в осуществлении неких хитрых планов, в соответствии с которыми я смог бы наконец добраться до истины.

Арестантка молча смотрела на меня некоторое время, словно желая угадать по моему лицу, какие именно намерения я имею относительно ее, но я уверенно выдержал этот недоверчивый взгляд и решил поступать с ней по совести.

– Допустим, – проговорила Сара после довольно продолжительного молчания, – допустим, что я могу быть вам полезной… Но чем? И как эта услуга может повлиять на мою судьбу?

– Все очень просто, слушайте. К несчастью, вы были уличены в преступлении, к которому оказались причастны, поэтому вас неизбежно осудят, и в этом случае всякие попытки спасти вас будут напрасны. Но, если до своего осуждения вы спасете жизнь и честь ложно обвиненной особы, если, спасая эту жизнь, вы предадите в руки правосудия действительного виновника преступления, королева будет милосердна к вам и нам удастся, быть может, сколько нибудь смягчить ваше наказание.

Сара устремила на меня еще более пристальный взгляд.

– Да, если бы я могла быть уверена в вашей искренности, – проговорила арестантка, испытующе всматриваясь в мое лицо, словно стараясь проникнуть в мои тайные помыслы, – если бы я могла быть совершенно уверена, то… Но я знаю, что вы меня обманываете…

– Нет, я вас не обманываю, у меня даже мыслей таких нет. Сара, я говорю вам со всей откровенностью, на которую способен, что счел бы бесчестьем и низостью воспользоваться вашей злобой на Джексона, чтобы получить от вас желаемое. Даю вам на раздумья столько времени, сколько вы сами сочтете нужным, – сегодня, завтра, послезавтра, но только обдумайте все как следует, Сара, и поймите, что вера в правосудие и милосердие нашей королевы может возвратить вам если не честь, то по крайней мере свободу. Когда вы решитесь, пошлите за мной: тюремному сторожу будет приказано уведомить меня в любое время дня и ночи.

Закончив эту тираду, я удалился, оставив арестованную в одиночестве и дав ей время на размышление. Есть старая добрая поговорка: утро вечера мудренее. Так было и с Сарой, ибо на следующий же день, на рассвете, надзиратель явился ко мне с донесением, что заключенная зовет меня к себе. Я тотчас последовал на ее зов.

– Ну что? – спросил я у Сары, войдя к ней в камеру. – Судя по всему, вы решились?

– Милостивый государь, – проговорила она, – подтвердите мне, поклянитесь словом честного человека и честью джентльмена, что моя откровенность, которая, по вашему мнению, должна спасти несчастную Клэр, может также и мне снискать милосердие нашей королевы.

Я поднял руку и произнес:

– Клянусь вам в этом, Сара! Прошение ляжет к ногам ее королевского величества, и я надеюсь, что в этом случае государыня будет настолько же милостива, насколько она могущественна.

– Если это так, господин Уотерс, то я помогу вам и направлю вас на верный путь. Прежде всего, что касается нашего дела. Джексон так же виновен, как и мы: он знал, что мы намерены совершить кражу, и он лично, из моих собственных рук – слышите? – из моих собственных рук, принимал серебряную посуду и драгоценности.

– Надеюсь, миссис, что Анри и Клэр не имеют никакого отношения к этому делу.

– Они ничего не знали об этом, господин Уотерс, но жена ростовщика и Жанна, служанка Джексона, были посвящены в тайну, хоть и не участвовали в преступлении.

– Но вы понимаете, Сара, что я не могу довольствоваться одними этими словами. Мне этого недостаточно.

– Господин Уотерс, – проговорила арестантка с некоторым напряжением и лихорадочной горячностью, – я ни секунды не спала минувшей ночью, все думала о том деле, которое вас так занимает, и о том, как заставить раскаяться этого старого жестокосердого мошенника. Поверьте, господин Уотерс, сейчас я действую, побуждаемая не только ненавистью к Джексону или желанием облегчить свою участь, нет! Оказать вам содействие меня побуждает страстное желание вырвать из рук этого палача невинную Клэр. Ведь и я была однажды… но теперь речь не об этом. Боже мой!..

Сара замолкла, и слезы обжигающими потоками заструились из ее глаз, но она быстро их отерла и продолжала почти спокойным голосом: