Сейчас-то я считаю, что все истязания духа и плоти, которым я подвергал себя, были глупыми и бесполезными, они ни на волос не приблизили меня к Богу. Скорее, наоборот, я на своей шкуре постиг всю бессмысленность монастырского бытия.

Я пытался уйти от дьявола, который искушал меня в монастыре, но это оказалось не так-то просто. Мне кажется, что куда бы я ни пошёл, где бы я ни жил, мой дьявол всегда со мной, я ношу его за плечами. Однажды он показался мне даже здесь. Как-то ночью я засиделся за переводом, а когда оторвал глаза от рукописи, увидел его козлиную морду. Я швырнул в него чернильницей, и он исчез, а клякса на стене осталась. Вот она, видите?

– А это точно был дьявол? – с сомнением спросил Вольфгер.

– Не знаю, возможно, конечно, это был плод моего переутомлённого разума. Во всяком случае, больше он не являлся. В ту ночь я больше не мог работать, потому что у меня не было другой чернильницы. Теперь-то я держу в келье их несколько, но нечистый больше не беспокоит меня. Похоже, я открыл новый обряд экзорцизма – изгнание дьявола с помощью чернил, которыми пишут текст Библии.

– А вообще, что такое или кто такой есть дьявол?

– И снова глубокий и сложный вопрос, на который у меня нет ответа, – вздохнул Лютер.

– Но… Как же так?

– Да уж вот так…

– Не понимаю! Вы, богослов, человек, изучивший Писание, читавший его на латыни, на греческом, на иврите, и даже сделавший перевод Евангелия на немецкий язык – и не знаете?

– Так ведь никто не знает. Вопрос о дьяволе чрезвычайно сложен и запутан, и чем глубже мы, взыскуя истины, пытаемся постичь суть святых книг, тем больше мы от неё отдаляемся и впадаем в ересь. Этот парадокс уже стоил веры многим, тем, чьи христианские догмы в начале пути были крепче алмаза. Единственная защита от ереси, которой владеет христианская церковь – это максима Тертуллиана «Credo quia absurdum est».[85]

Возьмём самую первую книгу Библии «Бытие». Вы помните предание о грехопадении Адама и Евы, соблазнённых Змеем? Ну, разумеется. Так вот, сейчас наши богословы считают, что первые люди пали, не устояв перед соблазном дьявола. Если же мы попросим их раскрыть Библию и показать слово «дьявол», нас обвинят в ереси! А в «Бытии», на самом деле, ни о каком дьяволе и речи нет! Там говорится о Змее! В дьявола змея превратили гораздо позже отцы церкви.

И вот резонно спросить себя, почему же в святой книге, в которой описывается создание всего сущего, не упомянута такая важная часть мироздания, как дьявол, ведь он – сосредоточие мирового зла! Да и вообще, древнееврейское слово «satan» означает просто-напросто противника, любого противника. А на греческий язык его уже перевели словом «diabolos», да ещё с определённым артиклем. Подозреваю, что именно тогда из абстрактного, в чём-то умозрительного божественного «противника» и возник вещественный дьявол, дьявол-сущность. Но и это ещё не тот дьявол, которым сейчас монахи пугают суеверных крестьянок. Нынешний дьявол – омерзительное существо, враг рода человеческого, получеловек-полукозёл, поросший шерстью, с копытами, рогами и хвостом – это странная помесь библейского, мистического дьявола с дохристианскими низшими духами, вера в которых ещё очень сильна у простецов. И вот монахи, из которых хорошо если один из дюжины может нацарапать на пергаменте своё имя, тащат на костры таких же неграмотных мирян, потому что точно так же, как и они, верят в нечистую силу и в меру своих никчёмных сил пытаются бороться с ней… А насаждают это изуверство не что иное, как монастыри!

Кстати, о монастырях и монашеских орденах я писал в своей книге «Обращение к христианскому дворянству», вы читали её?

– Н-ну… – замялся Вольфгер.

– Жаль, нам было бы легче понять друг друга, но, ничего. Говорят, что после выхода в свет этого трактата монастыри в Германии изрядно опустели – монахи и монахини не пожелали далее влачить бессмысленное существование и ушли в мир. Многие стали заключать браки, обзаводиться детьми.

– Кстати, я не говорил вам, что одна из монахинь, которых нам удалось спасти от банды Штюбнера, выразила желание выйти за вас замуж? – с оттенком ехидства спросил Вольфгер.

– Что-о?! – поперхнулся Лютер. – Но я не собирался…

– Ну да, дело было в доме бургомистра Кранаха, – пояснил Вольфгер. – Герр Лукас предложил одной из монахинь, Катарине фон Бора, у которой не было в Виттенберге родственников, пожить в его доме, пока она не найдёт себе достойного супруга. Фройляйн Катарина спросила, женаты ли вы, и, услышав, что нет, с улыбкой заметила, что сочла бы вас достойным супругом. Я не понял, в шутку или всерьёз она это сказала, но женщин вообще нелегко понять, а уж когда они говорят о браке, в особенности.

– Вот оно, значит, как… – протянул Лютер. – Катарина фон Бора… Мне незнакомо это имя.

– Она сказала, что видела вас, когда вы якобы приезжали в их монастырь.

– Монастырь помню, и аббатису их помню. Жаль, что она приняла такую страшную смерть. А вот монахинь не помню… Впрочем, неважно. Мне невозможно отказать ей. Ведь это я выдвинул тезис об уходе монахов в мир. Я не имею права лгать, совершая поступки, противоречащие моим убеждениям. Ложь — как снежный ком. Чем дольше её катают, тем больше она становится. Мой отец всегда мечтал, чтобы я женился на девушке из благородной семьи. Похоже, надеждам старого Ганса суждено сбыться, правда, самым неожиданным образом, – хмыкнул Лютер. – Господин барон, а… она хорошенькая?

– Пожалуй, фройляйн не в моём вкусе, – осторожно ответил Вольфгер, – но она молода, на вид ей лет двадцать пять, и она вполне сохранила девичье обаяние. Я думаю, Катарина будет хорошей женой и матерью ваших детей.

Лютер облегчённо вздохнул:

– Знаете, это… ну, я хочу сказать, так неожиданно… После ухода в монастырь и принятия обетов я как-то не думал о том, что у меня будет семья, а уж дети… Несомненно, это требует основательных размышлений!

– Я понимаю, женитьба в жизни монаха – дело серьёзное, – улыбнулся Вольфгер, – но, если позволите, я хотел бы вернуть вас к теме нашей беседы.

– Homo sum, humani nihil a me alienum puto![86] – засмеялся в ответ Лютер, вновь усаживаясь на стул.

– Я хотел бы задать вам ещё один вопрос, доктор, – нерешительно сказал Вольфгер, – но не знаю, как к нему подобраться. Возможно, он покажется вам ну…

– Что такое? Говорите смелее!

– Ну, хорошо… Как вы думаете, ваше учение… евангелизм… оно не могло послужить причиной того, что Он отнял свою руку от нашего мира?

– Иными словами, вы предполагаете, что Реформация приблизила сроки конца света? – прищурился Лютер.

– Я не знаю, я спрашиваю… Но ответ на этот вопрос хотел бы получить и его королевское высочество курфюрст…

– Так в этом, значит, и состоит цель вашего посольства! Понятно теперь!

Лютер тяжело вздохнул.

– Сколько бессонных ночей я провёл в молитвах и раздумьях! Сколько раз, обливаясь слезами, я вопрошал: «Один ли я мудр, господи?!» Я крепок в вере, и когда в Вормсе сказал, что на том стою и не могу иначе, не кривил душой. Знаете, я больше боюсь своего сердца, чем римского Папу с кардиналами. У меня внутри свой Папа — моё «я», и в этом смысле я чист перед Богом. Но всё-таки меня не оставляет мысль: а вдруг всё то, что я написал и сделал, всё то, что я проповедовал, всё это – по дьявольскому наущению? Ведь такая глыба сдвинулась! Временами мне бывает до оторопи страшно.

Когда я служил свою первую мессу, я с трепетом и надеждой ждал, что на меня снизойдёт Божья Благодать. Но увы.. Она не снизошла ни тогда, ни позже. Я вообще не испытал её ни разу, входя в храм. И это повергает меня в тяжкие раздумья. К моим душевным терзаниям добавляется ещё и то, что мои идеи, мои труды некоторые понимают неправильно! Ведь сказано: