Сказано это было без всякого основания, без разбора порядка службы и вопреки той репутации, которую имели в то время корабли Гардемаринского отряда. «Слава» того периода была образцовым кораблем, служившим учебным кораблем для корабельных гардемарин и учеников строевых унтер-офицеров. Поэтому служба на нем неслась исключительно аккуратно, а персонал занимался обучением с полным энтузиазмом. Поначалу на Гардемаринский отряд офицеров назначали по предварительной баллотировке и за отличие. Из окончивших курс корабельных гардемарин первые получали предложение остаться на корабле на освобождающуюся вакансию.

Государь Император при посещении «Славы» сам говорил нам, что он считает «Славу» блестящим кораблем.

И вдруг, когда случилось несчастье, — «Слава» стала плохим кораблем.

Коломейцев с места стал «рвать и метать», стараясь подтянуть и, очевидно, «вырвать зло с корнем». Появились крики, ругань, чего раньше на корабле не было, и такая система была не в моде.

Сам Коломейцев — очень хороший моряк, храбрый офицер, волевой и напористый, но грубый и несколько отставший от боевого после-Цусимского флота периода возрождения. Он много плавал на «отхожих промыслах», ходил в полярные экспедиции, командовал ледоколом «Ермак».

Однако по прошествии некоторого времени Коломейцев, присматриваясь, стал приходить к заключению, что порядок и служба на корабле вовсе не плохи…

Но отношения между командиром и офицерами уже дали трещину, а это всегда плохо отражается на команде.

Жизнь несколько скрашивалась стоянкой в хорошем порту, в чудном климате на французской Ривьере. Час-два езды на поезде — и можно гулять в таких знаменитых местах, как Канны, Вильфранш, Ницца, Монако, Монте-Карло и пр.

Кое-кто из женатых выписали жен и поселились вблизи завода в чудном загородном месте Тамарис.

Одни из холостых окунулись в местную светскую жизнь, другие вошли в ту жизнь французских морских офицеров, которую так талантливо и красочно описал Клодт Фаррер в его «Les petites allees».

Когда определилось, что «Слава» остается в ремонте в Тулоне почти на год, немедленно социалистические партии, работавшие над созданием будущего счастья России, командировали своих агентов для пропаганды своих учений среди команды. Мы вскоре об этом узнали и даже знали имена или клички некоторых агентов.

Многие офицеры переменились, корабельные гардемарины ушли, а также все ученики, будущие строевые унтер-офицеры. Связь и близость с командой стали меньшей.

Обстановка на корабле была мрачная, так как не было электрического освещения и палубы были погружены во мрак. Вся машинная команда была занята ремонтом вместе с французскими рабочими.

Днем вахтенные начальники служили преимущественно переводчиками. К ним непрерывно приходили наши машинные и кочегарные унтер-офицеры вместе с французскими указателями и рабочими. Нужно было переводить их переговоры. Делать это было не просто, так как вплеталось много технических терминов, да к тому же французские рабочие в большинстве говорили на смеси провансальского наречия.

Однажды зимой к старшему офицеру пришел матрос и доложил по секрету, что он подслушал разговор нескольких матросов. Из этого разговора выяснилось, что группа распропагандированных матросов намеревается произвести вооруженное восстание на корабле, перебить всех офицеров, завладеть кораблем и уйти в Южную Америку.

Из этого доклада и других данных было намечено около 20 человек «революционного комитета».

Коломейцев немедленно приказал арестовать всех подозревавшихся и произвести у них обыск.

Арест и обыск были произведены. Арестованных заперли в рулевом отделении, под офицерскими помещениями.

В командирском салоне заседала комиссия из офицеров и части кондукторов. Обыск и опросы дали результат и выяснили список участников. Как всегда, был сформирован «революционный комитет», человек из 20, и были, кроме того, сочувствующие.

При обыске в вещах одного машиниста нашли шифрованное письмо. Это была криптограмма, т.е. шифр, когда одна буква текста заменяется другой.

На допросе машиниста спросили: «Что это такое?»

Он на это ответил, что это одно старинное «тверское» наречие.

— Ну а ты можешь его прочесть?

— Никак нет, Васкородис, не могу. Запамятовал.

При более подробном осмотре вещей этого филолога нашли ключ к шифру. Азбука была написана подряд в одну линию. Под ней подписана та же азбука, только в обратном порядке. Буквы верхнего ряда заменялись буквами нижнего. Такие примитивные шифры открываются очень легко по данным процентной встречаемости букв в русском языке. Но не было надобности ломать голову.

Письмо это было черновой копией письма машиниста к какому-то «товарищу Н.Н.». Там говорилось приблизительно следующее:

«Дорогой товарищ Н.Н.,

как я вам раньше уже сообщал, что на корабле были условия, при которых нельзя было сделать ничего, даже пропаганда не имела успеха. Но теперь все совершенно изменилось. Убрали наиболее реакционные элементы, как то: корабельных гардемарин, учеников унтер-офицеров, ушли некоторые старые офицеры. Новый командир завел настоящую тиранию, и офицеры сделались как звери. Поэтому но прошествии всего 2-х месяцев образовалась сознательная группа человек в 20, готовых на действия, и каждый день приносит много сочувствующих.

На берегу мы встречали товарища X., и он снабдил нас литературой и новостями. Доступ теперь на корабль легкий и т.д. и т.д…».

Таким образом, «Тверское наречие» дало нам полное подтверждение наших подозрений и открытий.

Комапдир срочно обо всем доложил в Морское министерство и сообщил конфиденциально командиру французского порта Тулон.

Арестованных держали в рулевом отделении под офицерским помещением. Офицеры ночью частью не спали и сидели вооруженными в кают-компании. Ручное оружие было с палуб убрано.

Общее настроение было удручающее. После лет полного порядка, открытых и хороших отношений с командой, когда люди друг друга знали и друг другу верили, — трудно было уместить в душе опять «постановление комитета перебить всех офицеров».

Постепенно стало выясняться, что вовлеченных в революционную пропаганду было мало, а остальные боялись и молчали. Были надежные строевые унтер-офицеры, но и они были не в курсе, т.к. их остерегались… Этот контингент был отличный, т.к. ежегодно, по окончании курса, новые унтер-офицеры уходили на корабли флота. Из всего выпуска выбирали 2—3-х человек, которых оставляли на корабле на освобождающиеся вакансии.

За нашу стоянку в Тулоне до наступления революционных неприятностей было несколько интересных, приятных и печальных случаев.

Припоминается один печальный случай. В воскресенье очередное отделение команды уволено в город. Два кочегара, оба татарина, ушла за город погулять на природе и увидели очень красивые места, зеленые лужайки стриженой травы, какие-то круглые земляные валы правильной формы, покрытые травой. Стояли столбики с надписями на дощечках по-французски.

Солнце уже склонялось к вечеру, и наши кочегары решили идти напрямик к городу через эти лужайки, т.к. уже приближалось время возвращения на корабль.

Пошли. Вдруг сзади и со стороны услышали какие-то окрики. Обернулись — французский часовой. Наши кочегары пригнулись и побежали.

— Бежим, братишка, еще забреют.

Оба были в белых форменках (рубахах). Часовой прокричал опять «Halte la». Потом выстрелил. Один татарин упал, убитый наповал. Другой остановился. Прибежал французский караул. Живого арестовали. Вызвали со «Славы» офицера для перевода. Опросили кочегара. Когда французское начальство выяснило, что все было лишь трагическим недоразумением, они были очень сконфужены. Конечно, случай тут сыграл большую роль. Часовой оказался молодым солдатом, едва ли не впервые стоявшим на отдельном посту. Стрелял он с большого расстояния по бегущему человеку, при неярком освещении и… убил наповал. Часовой был прав, т.к. это была запретная зона пороховых погребов, огражденная столбиками с соответствующими надписями.