Цепь его мыслей оборвал судебный пристав, на ходу прицеплявший наплечную лычку служащего суда. Он вышел из кабинета судьи, схватил молоток и трижды ударил по судейскому столу.

Присутствующие встали.

— Слушайте-е, слушайте-е, слушайте-е, судебное заседание начинается. Вы собрались здесь, в суде пятнадцатого округа префектуры Калифорния Союза Северной Америки Всемирного Государства для слушания судоговорения по делу Халдейна IV, М-5, 138 270, 3/10/46 против народа Планеты Земля. Он обвиняется в том, что преднамеренно, без соответствующей санкции предпринял геносмешение. Председатель суда — Малак III. Суд идет. Всем встать.

Малак вышел из своего кабинета, облаченный в черную мантию и белый парик, его взгляд, окидывавший зал заседаний, был настороженным и властным. Какое-то мгновение он изучал Халдейна с пытливой серьезностью. Халдейн чувствовал, что такой человек не может уснуть за судейским столом.

Когда он опустился в кресло, зрители сели.

Малак дал слово прокурору для предъявления доказательств обвинения.

Казалось, Франц скучал, читая вслух показания Малколма, свидетельствовавшего, что он был уверен в противоправной любовной связи, имевшей место происходить в квартире его родителей, далее приводился адрес; прокурор представил их как вещественное доказательство А, воспринятое не более чем донос, но подтвердившееся последующим дознанием.

Медицинское заключение о состоянии Хиликс он представил как вещественное доказательство В.

Халдейн слушал беспристрастно, пока не началось представление вещественного доказательства С — ленты с записью его и Хиликс голосов, зафиксированных и переданных микрофоном.

Возможно, это было обдуманным деянием Франца, хотя могло быть и результатом технического несовершенства записи, но так или иначе, воспроизведение шло в замедленном темпе, и нервное напряжение его голоса и голоса Хиликс приобрело тональность размеренной расчетливости. Его голос основательно взвешивал приходившие в голову предложения с целью собрать воедино все, что можно предвидеть.

Затоплявшую его разум злобу рассеял шепот Флексона, прозвучавший облегченно и недоверчиво:

— Вы таки обвели вокруг пальца Глендиса, парень. Злосчастный микрофон он даже не предъявляет в качестве доказательства.

Затем он услыхал говорившего нараспев судью.

— Доказательства могут быть приняты. Есть ли у обвиняемого оправдательное возражение?

Флексон поднялся:

— Обвиняемый признает себя виновным, ваша честь.

— Желает ли защита представить прошение ответчика о снисхождении?

— Защита желает, ваша честь.

— Приступайте.

Как первый выступающий в судебном разбирательстве Флексон вышел вперед, став, так, чтобы оказаться лицом и к судье, и к присяжным.

— Ваша честь, господа присяжные...

Сначала он говорил с остановками, как бы на ощупь, словно не был в себе уверен. Он рассказывал о первой встрече в Пойнт-Сю, о случайном стечении обстоятельств, в результате которых Хиликс была приглашена в дом Халдейна его отцом, почитаемым и ныне усопшим членом департамента. Его голос становился все выше, темп речи возрастал, и Флексон превратился в хор древнегреческого театра из одного певца, сплетающего воедино нити клубков жизней Халдейна и Хиликс с неумолимостью рока.

В продолжение остальной части речи голос Флексона обрел самообладание и глубину, и его звучание почти незаметно перемещало логическое ударение на юношу, наивного и непорочного, медленно затягиваемого в водоворот вихрями смертельной опасности, пока, уже погружаясь в него, он не попытался поменять галс, но дело было сделано.

— Преднамеренно? — Голос Флексона прокатился громом негодования и сразу же упал до шелеста дождя в безветренный день. — Не более преднамеренно, высокочтимые господа, чем вспышка утреннего луча солнца в капле росы на лепестке розы.

Халдейн чувствовал, что речь была несколько утрированной, но Флексон играл для невзыскательной публики, и играл хорошо. То там, то здесь раздававшийся треск стенографических аппаратов стал разрастаться, наполняя помещение, но потонул в приглушенном гуле едва сдерживаемых голосов.

Флексон уловил этот гул, и он вдохновил его на более высокую неподдельную патетику заранее отрепетированной риторики; адвокат повел аудиторию за собой. Он создавал о Халдейне благоприятное впечатление, какого не могли бы создать все Хенрики Планеты Земля.

В глубине души Халдейн восхищался адвокатом, хотя желал бы для себя более глубокого и менее артистичного оправдания. Но на этой планете больше не было Кларенсов Дерроузов, и поэтому он аплодировал первенцу поколения Флексонов. Что бы ни дала впоследствии династия Флексона, ее основатель хорошо справлялся со своими обязанностями.

Только один человек в зале оставался равнодушным к аргументации адвоката — Франц. Он читал лежавший перед ним на столе документ, пока его не оторвал от него грохот аплодисментов, которые ознаменовали окончание речи Флексона, но быстро были подавлены судьей, и прокурор поднял взгляд.

Халдейн знал, что аплодисменты не были в порядке вещей, но если реакция зрителей отражает и чувства судьи, ему обеспечена наивысшая степень снисхождения.

— Есть что сказать обвинению?

Франц встал:

— Ваша честь, на основании доказательств, содержащихся в этом заключении присяжных, я снимаю обвинение в геносмешении, выдвинутое против Халдейна IV народом.

Радость Халдейна, повернувшегося к Флексону, подавило оцепенение на лице советника, уставившегося на прокурора.

— Это не хорошо?

— Что говорит защита? — спросил Малак.

В данный момент защита была занята.

— Конечно, это, может быть, и хорошо. Но это в высшей степени необычно, особенно для Франца. Он — коварная птица. Может быть, что-то новое в медицинском заключении.

— Но он говорил о заключении присяжных, — обратил Халдейн внимание на его ошибку.

— Верно. Но Глендис беседовал с девушкой. Он мог сделать дополнение к медицинскому заключению о силовом воздействии ее либидо, на что имеет право, будучи квалифицированным психиатром, а такое дополнение должно представляться в заключении присяжных.

— Защита, проснитесь. — Малак терял судейскую уравновешенность.

Разум Халдейна обжег скрытый смысл слов Флексона, и его тревогу дополняло памятное замечание Глендиса о том, что Хиликс — лучший объект охотничьих угодий Беркли. Теоретизировал этот департаментский хлыщ или говорил, основываясь на собственном опыте?

Флексон был на ногах.

— Ваша честь, могу ли я просить о пятиминутной отсрочке для разъяснения положений закона обвиняемому?

— Что говорит обвинение?

Флексон повернулся так, чтобы заслонить подаваемые им знаки от сидящих на возвышении, и показывал один палец одной руки и четыре другой. Халдейн быстро расшифровал этот код, адресуемый юристу обвинения: если Франц гарантирует отсрочку, то увидит первый забег, если нет, Флексон будет канителить слушание до четвертого забега.

Франц безотлагательно промолвил речитативом:

— Согласен на отсрочку.

Флексон сел и начал поспешно расчерчивать в своем блокноте диаграмму.

— Вот ситуация с точки зрения закона. Если Франц знает, что девушка — нимфоманка, а я не заявляю протест, то вас отпускают домой. Государство предъявит девушке обвинение в преступлении против вас.

— Она не нимфоманка!

— …но если я не заявляю протест, а девушка — полицейская голубка, то вас подвесят для просушки, потому что он может хлопнуть против вас обвинением в уклонизме…

— Она не голубка-провокатор!

—..и пока я не опротестую непредъявленное обвинение — это заключение присяжных — во второй фазе оно так и останется непредъявленным, и мы не будем иметь ни малейшего шанса выхватить еще тлеющий уголек из преисподней, который позволил бы разобраться в этой ловушке. Полиция никогда по собственной воле не признается в тайном сговоре.

— Хиликс не нимфоманиакальная голубка-провокатор!

— Согласен! В этом и заключается красота маневра Франца. Он знает, что мы уверены, что она ни то и ни другое — полиция никогда не выпустит ее из своей голубятни. Но если я протестую, а она — нимфо, вы собираете манатки! Максимальным наказанием для вас будет ссылка на Плутон, потому что ее наказанием определяется и ваше, а она будет отгружена на Плутон ближайшей транспортной ракетой. Вы могли бы быть оправданы, но отправитесь вместе с ней, потому что уже заявили о вашей виновности.