Может быть, он проверял вас, чтобы посмотреть, не предадите ли вы собственный департамент. Если это так, то ваш ответ был правильным, потому что преданность своему департаменту доказывает, что ваша обусловленность bona fide — неподдельна.

Больше всего меня беспокоит Глендис. Психологи всегда настороже, когда дело касается криминальных наклонностей, и тот факт, что между вами установилось взаимопонимание, ничего не значит. Если бы он действовал открыто враждебно, вы оставались бы немы, и он никогда не смог бы оценить вашу личность. Может быть, вы слишком много наговорили, когда упомянули корабли Тартара. Я не знаю.

Как бы там ни было, это уже позади. Если вы их обработали, мне удастся обработать судью.

Попытайтесь хорошенько отдохнуть за ночь, — закончил Флексон, — увидимся утром в суде. Я работаю над одной сногсшибательной штуковиной, которая обеспечит благоприятные условия для заявления подсудимого о снисхождении. Если пожелаете, вы сможете свидетельствовать в свою собственную защиту, но не более чем отклонять пункты обвинения прокурора. А пока постарайтесь успокоиться. Полностью это вам не удастся, но у меня хорошие предчувствия о ходе предстоящего слушания.

Как ни странно, ночь Халдейн спал хорошо и долго не просыпался утром, пока его не разбудило выскочившее из подсознания воспоминание.

Он вспомнил, откуда знает имя Герлика. Его не было в ежегоднике Калифорнийского университета. Оно было в библиографии к прочитанной им книге по механике Фэрвезера. Это имя было в числе тех пятнадцати человек на Земле, которые полностью понимают теорему об одновременности.

Человек, которому он пытался покровительствовать, как дряхлому педагогу, был гениальным математиком.

Глава девятая

Шел моросящий дождь, когда автомобиль, в котором Халдейна везли на суд, влился в поток уличного движения, круживший по Гражданской Площади. Он глядел на бездельников, сгрудившихся, словно промокшие цыплята, на скамейках, и завидовал всем этим людям, у которых достаточно здравого смысла, чтобы не метаться в поисках укрытия от непогоды.

На Гражданскую Площадь здание суда выходило открытым всем ветрам, парящим над площадью фасадом с тонкими дорическими колоннами из розового пластмрамора. С переулка, куда была загнана машина, оно походило на мавзолей с единственной узкой щелью в центре — входом для заключенных.

Флексон, ожидавший в приемной, пристроился сбоку к своему клиенту.

— Готовя речь о снисхождении, я благодаря одному из ваших листков наткнулся на идею и стал рыться в примитивной литературе. Взяв за основу нашпигованную иностранными словечками защиту Леопольда и Леба по делу Уоррена Хастингса, я подкрепил ее Иоганнесбургским Посланием Линкольна. Если вы убедили присяжных, я справлюсь с судьей.

Халдейн, которого не переставало беспокоить запоздалое раскрытие личности Герлика, не разделял энтузиазма Флексона. Образы могли создаваться обеими сторонами, и если Герлик не был рассеянным маразматиком, которого изображал перед ним, то приходилось отдавать предпочтение старику как гораздо более искусному актеру.

Большинство зрителей в зале суда имели отличительные эмблемы коммуникаторов. Среди них был и Хенрик, выбросивший свою костлявую руку в знак пожелания удачи, когда Халдейн проходил мимо него по проходу между рядами.

— Ваш друг?

— Не совсем. Скорее доброжелатель. Он из «0бзервер».

— Она напечатала три статьи, все доброжелательные. Какой-то вздор слезливого братца.

— Он пытается подстелить мне соломку.

Зал судебных заседаний опускался под уклон к ровной площадке перед возвышением для судей, над которым господствовал вырезанный на деревянных панелях девиз: «Бог есть справедливость». Справа и слева из стен торчали небольшие трубки телевизионных камер, которые использовались во время судебных разбирательств, представляющих общественный интерес.

Как только они вошли в зал заседаний, конвой Халдейна — два дежурных чиновника — отстал, и Флексон повел его к одному из столов для юрисконсультов перед судейским возвышением.

— Прокурор, — сказал Флексон, — вон тот человек за столом слева, похожий на канюка. Это Франц III. Может быть, он попытается слегка поносить вас, чтобы компенсировать впечатление от рассказиков «Обзервер», но это что-то вроде сам режь — сам и ешь, пока не наскучит.

Он представит доказательства: показания Малколма, ленту записи, медицинское заключение и напоследок — вероятнее всего, не без драматического эффекта — испорченный микрофон.

Я представлю заявление обвиняемого, чтобы вовлечь судебное разбирательство в слушание аргументов в пользу снисхождения. Затем сделаю свое собственное заявление, а вам останется сидеть и слушать.

Присяжные не дают показаний в случае преступлений против человечества. Они подают свое заключение прокурору и судье. Прокурор может отвести мое заявление или промолчать. Если он дает ему отвод, вы имеете право отвести его отвод, viva voce — устно — через меня, или в письменном виде. К письменным отводам обычно не прибегают, за исключением случаев, требующих технических решений, потому что связанная с ними затяжка времени может неблагоприятно повлиять на судью.

— Имя судьи — Малак, — говорил Флексон, — он страдает тем, что частенько клюет носом. Если мне удастся заставить его бодрствовать, считайте, что половина нашего сражения выиграна.

Халдейн тем временем заметил, что тонкошеий Франц поднялся и бочком подбирается к ним.

Ухмыляясь, он подошел к Флексону;

— Советник, постарайтесь уложиться с вашим заявлением о снисхождении минуты в три. У меня нынче важная встреча во второй половине дня, и мне хотелось бы на нее попасть.

— Не беспокойтесь, прокурор, — заверил его Флексон. — Я уверен, вы не пропустите первый забег.

Пока два юриста были заняты поучительным спором о какой-то лошади в третьем забеге скачек в Бей-Медоуз, на возвышении для присяжных появился Брандт. Герлик был уже там и клевал носом на угловом сидении рядом с отцом Келли. Не было только Глендиса.

Когда Франц вернулся за свой стол, Халдейн полураздраженно сказал:

— Вы, законники, кажется, относитесь к суду не очень серьезно.

— Зачем бы нам относиться серьезно? — ухмыльнулся Флексон. — Здесь не наши хвосты развешиваются для просушки. — Затем, заметив обжигающий взгляд своего клиента, он добавил: — Не беспокойтесь. Мы умеем должным образом оценивать серьезность момента. Однако здесь, в самой процедуре судоговорения, которое разыгрывается в зале суда, есть определенная доля того, что называется «ты мне — я тебе», и у нас только что попросили чуточку «ты мне».

— Ого, что-то новенькое. — В голосе Флексона появились нотки заинтересованности, как только из Двери за возвышением появился Глендис, раскланивавшийся со своими партнерами-присяжными.

— Что случилось?

— Псих был в кабинете судьи. Надеюсь, он заходил туда, только чтобы разбудить его.

— Это плохо?

— Не обязательно плохо, но это необычно. Он мог зайти, чтобы уточнить какой-нибудь пункт закона.

— Понятно, — сказал Халдейн, — он впервые выполняет обязанности присяжного.

— Это он вам сказал?

— Да.

— Он лгал, — грубовато вымолвил Флексон. — Его специально назначают присяжным, потому что он — дока по криминогенному умственному развитию.

Чувствуя холод дурных предзнаменований, Халдейн повернулся к адвокату:

— Согласно букве кодекса чести, члены департаментов никогда не лгут.

— Всякая правда относительна. Ложь во благо общегосударственного дела есть правда в глазах государства.

— Вас этому учат в ваших юридических школах?

— Не в таких выражениях, но мы быстро постигаем суть. Мы с вами использовали точно такой же тактический ход против присяжных.

Действительно, подумал Халдейн, но дело было в целостности образа, который они с адвокатом создавали. Они выпячивали одни картины правды и приглушали другие, но никоим образом не извращали факты. Глендис лгал напропалую, Герлик — окольным путем.