Я не переставала радоваться тому обстоятельству, что оказалась в тот день у ручья и смогла спасти Бена Хенникера от вероятной — в чем я была убеждена — смерти. Даже за это мы могли испытывать симпатию друг к другу, но было и что-то другое, что-то схожее было в наших душах. Вот почему было так трудно ждать.

Я сидела у ручья и надеялась, что он появится в своем кресле.

«Я знаю, что мы должны встретиться в следующую среду, — скажет он, — но, по правде говоря, я подумал, что не стоит ждать так долго». Мы посмотрим друг на друга и засмеемся.

Но этого не случилось. Я сидела у ручья, и ничего не происходило. Я так ясно видела его, потому что из его рассказов один образ возникал за другим. Я думала о том, что, если бы упавшая на него скала была тяжелее и убила его, я никогда не узнала бы этого человека. Это навеяло мне мысли о смерти, и я вспомнила могилы в церковном дворе и холмик земли на Пустоши, где растет крапива. Была ли это могила, и если да, то чья?

Что пользы сидеть и смотреть через ручей? Он не придет. К нему кто-то приехал, возможно, для того чтобы купить или продать опалы. Я представляла себе его с гостями, они наполняют бокалы вином или виски. Я была уверена, что Бен Хенникер любит выпить. Он был из тех мужчин, которые все делают с особенным вкусом. Они будут беседовать, много смеяться, обсуждать дела и спорить об опалах, которые они искали, покупали или продавали. Мне хотелось быть с ними. Но я должна была ждать — до следующей среды.

Бесцельно побродила я вдоль ручья и внезапно поняла, что стою на коленях перед могилой.

О да, это была могила. В этом не было сомнения. Я выполола сорняки, разросшиеся вокруг холмика, и он весь открылся передо мной. И тогда я увидела поразительную вещь: из земли слегка выступал столбик. Я ухватилась за него и потянула вверх. Оказалось, что это небольшой металлический диск и на нем имя. Я смахнула с него землю и то, что прочла, обдало меня холодом. На диске значилось мое собственное имя — Джессика, просто Джессика Клэверинг!

Я снова встала на колени, всматриваясь в диск. Я видела такие же на могилах в церковном дворе. Их клали люди, которые не могли позволить себе поставить дорогие кресты и мраморных ангелов, держащих книги с описанием добродетелей усопших. В этой могиле лежала Джессика Клэверинг.

Я перевернула диск и увидела цифры «1880», а сверху «ию…», остальные буквы стерлись. Это было еще тревожнее. Ведь я родилась третьего июня 1880 года, и та, что лежала в этой могиле, не только носила мое имя, но и умерла одновременно с моим рождением. Я забыла о Бене Хенникере. Я могла думать только о своем открытии. О том, что оно значит.

Я не в состоянии была молчать об этом, а так как Мадди была единственной, к кому я могла обратиться, то я остановила ее по дороге в огород, куда она шла за цветной капустой к обеду.

— Мадди, — сказала я, решительно перейдя к делу, — кто такая Джессика Клэверинг?

Она ухмыльнулась.

— Ее не надо долго искать. Это та, что задает много вопросов и никогда не довольствуется ответом.

— Та, о которой ты говоришь, — сказал я с достоинством, — это Опал Джессика. А кто просто Джессика?

— О чем вы говорите?

Я начала замечать признаки волнения.

— Я имею в виду ту, что погребена на Пустоши.

— Послушайте, мисс, мне надо работать. Миссис Кобб ждет капусту.

— Ты можешь говорить и работать.

— Разве я должна выполнять ваши распоряжения?

— Ты забываешь, Мадди, что мне уже семнадцать лет, а ты относишься ко мне как к ребенку.

— К тому, кто ведет себя как ребенок, так и относятся.

— Разве это ребячество интересоваться тем, что тебя окружает? Я нашла диск на могиле. На нем написано «Джессика Клэверинг» и дата смерти.

— Не путайтесь под ногами.

— Я не мешаю тебе и могу заключить, что ты ведешь себя так оттого, что что-то скрываешь.

Бесполезно было продолжать разговор. Я пошла в свою комнату, раздумывая, кто еще может знать о таинственной Джессике, и все еще думала об этом, спускаясь к обеду.

Обеды в Дауэр Хаузе проходили тоскливо. За столом беседовали только о домашних делах, о церковной службе и иногда о людях из деревни. Мы почти не вели светскую жизнь, и это, в основном, была наша вина, потому что мы отклоняли все приглашения.

— У нас нет возможности отвечать таким же гостеприимством, — вздыхала мама. — А могло бы быть иначе. Ведь раньше наш дом всегда был полон гостей.

В такие минуты я наблюдала за отцом, который закрывался газетой, как щитом: часто он находил причину, чтобы уйти. Однажды я высказала свое мнение о том, что если люди приглашают гостей, то не всегда просят у них что-нибудь взамен.

— Ты не разбираешься в отношениях в обществе, — сказала мама с напускным смирением, — да и как можно ждать этого от тебя после того воспитания, которое ты здесь получила.

Мне стало жаль, что я дала еще один повод для упреков.

И в этот день мы сидели за столом в нашей чудесной столовой. Дауэр Хауз был построен позже, чем Оукланд Холл, в 1696 году, как сообщала надпись над входом. Я всегда считала, что это прекрасный дом, и он мог считаться небольшим только в сравнении с Оукланд Холлом. Столовая была величественной, хотя и не обширной, окна выходили на газоны — гордость Бедняги Джармина.

Мы сидели за столом из красного дерева с гнутыми ножками, который привезли из Оукланд Холла.

— Мы должны были хоть что-нибудь спасти, но перевезти всю мебель было невозможно, и мы многое оставили там.

Мама говорила так, как будто они всем этим пожертвовали, но я уверена, что мистер Хенникер дал им за все хорошую цену. Мой отец во главе стола почти всегда молчал. Мама на другом конце зорко следила за Мадди, которая в добавление к своим обязанностям еще и прислуживала за столом, причем этот факт огорчал маму гораздо больше, чем Мадди. Справа от мамы было место Ксавье, а по обеим сторонам от отца — мое и Мириам. Ксавье заговорил о том, как пагубно влияет летняя засуха на урожай, и выразил уверенность, что дождей не будет. Одно и то же повторяли каждый год, но урожай благополучно собирали, а церковь украшали колосьями ржи для того, чтобы это чудо повторилось.

— Когда я думаю о земле, которой мы раньше владели… — вздохнула мама.

Это было знаком для отца. Он прочистил горло и заговорил о том, как мало дождей в этом году по сравнению с прошлым.

— Я помню, какие ливни были в прошлом году. Большая часть полей Эрроуланда была под водой.

Это было ошибкой, потому что ферма Эрроуланд принадлежала Даннингэмам и его слова напомнили маме о леди Кларе. Я взглянула на Ксавье, чтобы увидеть его реакцию. Он не подал вида, что ему это неприятно, он вообще никогда не проявлял своих эмоций, так как считал это недостатком воспитания. Мне казалось, что именно по этой причине ему было так трудно дать понять леди Кларе, что он хочет на ней жениться.

— Даннингэмам не страшно ненастье, — сказала мама, — они сохраняли свое состояние из поколения в поколение.

— Совершенно верно, — покорно согласился отец.

Мне было очень жаль его и, чтобы изменить тему разговора, я выпалила:

— Кто такая Джессика Клэверинг?

Тотчас же наступило молчание. Я была уверена, что Мадди, стоявшая у буфета, чуть не выронила блюдо с цветной капустой. Все смотрели на меня, а я видела, как легкая краска выступила на лице у мамы.

— Что ты имеешь в виду, Джессика? — нетерпеливо сказала она, но я достаточно хорошо знала ее, чтобы понять, что на этот раз она старалась скрыть свое замешательство.

— Это шутка? — спросила Мириам. Ее губы, которые с годами становились все тоньше, слегка дрожали. — Ты прекрасно знаешь, кто ты.

— Я Опал Джессика и часто удивляюсь, почему меня никто так не называет.

Казалось, мама успокоилась.

— Оно не очень подходящее, — сказала она.

— Зачем же меня так назвали?

Ксавье, которые всегда, если мог, приходил на выручку, сказал:

— У многих из нас имена, которые нам не особенно нравятся, но в то время, когда мы родились, они казались вполне подходящими. Во всяком случае, люди привыкают к своим именам, и я думаю, что Джессика — красивое имя и, как мама объяснила, весьма достойное.