Однако советские переговорщики жаловались, что эти предложения явились полным сюрпризом для американцев. Им потребовалось два месяца, чтобы дать ответ. А в начавшейся дискуссии вскоре обозначились три принципиальных расхождения.

Первое. США предлагали записать в Договоре право переоборудовать находящиеся в Европе ракеты Першинг— 2 в ракеты с меньшей дальностью. На деле это бы выглядело так: с ракеты снимается вторая ступень, остаётся первая ступень с ядерной боеголовкой, заменяется кое — какое электронное оборудование и тем самым Першинг— 2 как бы перестаёт существовать.

Советский Союз, разумеется, был против. По мнению специалистов, в том числе американских, обратная операция осуществлялась бы не менее просто: привозится вторая ступень, восстанавливаются блоки электронного оборудования, и примерно через 48 часов ракета Першинг— 2 снова в боевом состоянии.

Кроме того, США оговаривали для себя право оставить в Европе крылатые ракеты большой дальности, сняв с них ядерные боеголовки или перебазировав их на морские суда.    

Получалось, что американцы не только отвергают советское предложение о нуле по РМД в Европе, но и превращают в фикцию собственное предложение о ликвидации там средних ракет.

Второе. Советский Союз предлагал, чтобы процесс ликвидации советских и американских РСД в Европе происходил одновременно, так чтобы с самого начала была задействована система контроля в обе стороны. А США предлагали, чтобы на первом этапе сокращались только советские ракеты средней дальности, а американцы лишь проверяли и инспектировали эти действия СССР. Иными словами, здесь нарушался принцип равенства и одинаковой безопасности.

Третье. Советский Союз предлагал, чтобы РСД, остающиеся на национальных территориях СССР и США, размещались таким образом, чтобы их боеголовки не могли достигать территории другой стороны. США были против и резервировали за собой право размещать эти ракеты на Аляске.

Но главной проблемой была неясность относительно ликвидации ракет меньшей дальности. В Вашингтоне и Брюсселе продолжалась борьба, и её исход был неясен. В тумане была и позиция СССР в отношении РСМД в Азии. Горбачёв говорил и о сохранении некоторого их числа, и о полной их ликвидации. Но в утверждённом на Политбюро тексте Совместного заявления, который был внесён советской делегацией в Женеве, говорилось лишь об их ликвидации в Европе и ограничении минимальным согласованным уровнем в Азии и в США. Поэтому военные эксперты ни о чём другом говорить не желали.

 В кулуарах американские переговорщики сетовали: мы так и не понимаем, что хочет Москва — ликвидировать все ракеты как средней, так и меньшей дальности, или же оставить какое — то их число. Этим пользуются «ястребы» в Пентагоне, которые хотят сохранить эти ракеты любой ценой. Американский посол Глитман неоднократно зондировал у своего коллеги посла Алексея Обухова возможность выхода на договоренность о двойном нуле. Обухов сообщал об этом в Москву, но... 

БОРЬБА ПОД КОВРОМ

Ситуация в Москве была далеко не простой. На поверхности — в печати и публичных выступлениях — всё было как всегда: политика Горбачёва горячо одобрялась. Но за этим «одобрямсом» крылось глухое сопротивление. Конкретные шаги к реализации его политики искусно упаковывались в расплывчатые формулировки, которые можно было трактовать и так, и эдак. Причём, касалось это не только проблем, обсуждавшихся в Женеве. Подковёрная борьба шла вокруг главного –какой должна быть военно— политическая составляющая курса на перестройку и новое мышление.

Уже в начале 1986 года Горбачёв на Совете обороны поставил задачу разработать новую военную доктрину Советского Союза, которая отражала бы происходящие в стране перемены. А в его докладе ХХV11 съезду КПСС содержался призыв к ОВД и НАТО положить в основу своих военных доктрин принцип «разумной достаточности» военных потенциалов.

На этой основе в Москве началась разработка новой военной доктрины, получившей название «оборонной достаточности». Её вели Генштаб и министерство обороны, а МИД в этом деле не участвовал. Но отзвуки проходивших там дискуссий порой докатывались до Смоленской площади. Особенно, когда началось согласование этой доктрины с союзниками по Варшавскому договору. Тут— то многое и открылось.

Новая доктрина состояла как бы из двух частей. В первой её части –политической — декларировалось отсутствие агрессивных устремлений в военной политике СССР и подчёркивалась задача недопустимости войны как ядерной, так и обычной. Доктрина объявлялась строго оборонительной. «В нынешних условиях применение военного пути для решения любого спорного вопроса недопустимо». А мостом к переходу на оборонную достаточность было предложение странам НАТО провести «сокращение в Европе вооружённых сил и обычных вооружений до уровня, при котором ни одна из сторон, обеспечивая свою оборону, не имела бы средств для внезапного нападения на другую сторону, для развёртывания наступательных операций вообще».

[239]

Это был важный шаг вперёд, который отражал позитивные сдвиги в военно— политической ситуации после принятия в Стокгольме соглашения по мерам доверия и продвижения на переговорах по ликвидации ракет средней дальности в Европе.

Однако во второй части –военно— технической –просто провозглашался переход к оборонной достаточности в строительстве и развёртывании вооружённых сил. Казалось бы и это неплохо. Но получался разрыв между словом и делом. Политическая часть доктрины не подтверждалась её военно— техническим содержанием. А отсутствие конкретных положений создавало неопределённость, которая позволяла военачальникам в рамках провозглашённой оборонной достаточности широко варьировать не только число дивизий, танков и самолётов, но и конфигурацию группировок на театре военных действий, подстраивая их для наступательных действий. И утверждать при этом, что оборонительная направленность новой доктрины вовсе не означает отказ от преимущественного упора на наступательные боевые операции. Не только у военных, но и среди политиков по— прежнему широкой популярностью пользовался лозунг: «Наступление –лучший способ обороны».

Однако эта двусмысленность, неподтверждённость политической стороны доктрины были видны не только военным специалистам.  В декабре 1986 года они стали предметом разбирательства на Совете обороны. Причём, особенно остро стояли вопросы, что такое достаточность, как определять паритет и дисбалансы. Иными словами, что считать и как считать. Первый зам начальника Генштаба генерал армии Варенников, например, утверждал, что между ОВД и НАТО уже существует полный паритет по численности вооружённых сил и по количеству дивизий. Считать надо, доказывал он, по числу боеспособных дивизий. У нас много дивизий неполного состава, а их никак нельзя считать боеспособными. В общем, как учил Сталин: «Неважно как голосуют, важно –как считать».

Горбачёв был недоволен. На заседании Политбюро 8 мая раздражённо говорил:

— «Никто на Совете обороны так и не смог толком объяснить, что такое стратегический паритет. И это вопрос не статистики, а военно— политический вопрос. Стратегический паритет в том, что мы имеем надёжную гарантию обороны страны. И противник не пойдёт на нас, ибо получит неприемлемый ответный удар. Если мы предвидим такой результат, то паритет есть. А если мы будем подсчитывать: винтовка у них и винтовка у нас –то тогда надо кончать со строительством социализма. У них 6 триллионов (долларов)трудится на вооружение. И мы что, будем подгонять под эту сумму? Кончать надо с таким подходом.

У народа всё тащим. И будем превращать страну в военный лагерь. А на Западе явно хотят втянуть нас во второй вариант гонки. Рассчитывают на военное истощение. И будут нас изображать милитаристами. И по СОИ они нас втягивают. Вот с этих позиций надо подходить в формулировании доктрины.