Собираясь с визитом в Москву, Шульц сетовал: «Ни одна комната, ни один телефон, ни одна пишущая машинка, ни одна радиоволна или даже территория за дверями посольства не могут считаться «безопасными» с точки зрения прослушивания... Смогу ли я иметь связь из Москвы с президентом и госдепартаментом?»

Специалисты из Вашингтона заверили его, что сможет. Для этого придётся везти на самолёте в Москву специальный защищённый фургон со спец аппаратурой. Фургон этот будет оставаться в самолёте, а когда Шульцу потребуется переговорить с президентом, он будет приезжать на аэродром, садиться в фургон и ездить на нём вблизи аэродрома. Шульц, правда, отказался от такого варианта защищённой связи.

[228]

В общем, скандал даже по меркам Холодной войны бушевал не шуточный. Америка кипела от негодования. Уаинбергер, военные и ЦРУ требовали, чтобы госсекретарь отказался от поездки в Москву. Сенат семьюдесятью голосами принял резолюцию, которая рекомендовала ему не ехать.

Но упрямый Шульц не сдавался — ехать надо. И в этом его поддержал президент. Но он одновременно поддержал и Уаинбергера: в Москве нужно твёрдо проводить линию, чтобы от Рейкьявика не было отступления ни на пол шага. Белый дом даже принял специальную Директиву по вопросам национальной безопасности. В ней, по словам Шульца, жестким языком излагались инструкции, которые не давали возможности достичь какого— либо прогресса на переговорах в Москве. Согласие о невыходе из Договора по ПРО урезалось с 10 до 7 лет, а ликвидация ядерного оружия вообще не упоминалась. Впрочем, ликвидация баллистических ракет — тоже.

В общем, как пишет Шульц в своих мемуарах, он покидал Вашингтон с чувством, что у него «мало шансов на достижение прогресса».

[229]

ПОЧЕМУ ШУЛЬЦ ПЕЛ ПЕСНИ

Неудивительно поэтому, что «папа Шульц» — так звали его между собой советские дипломаты — прилетел во Внуково мрачнее тучи. Было это рано утром 13 апреля 1987 года. На полях ещё лежал снег, было мокро и холодно. Он сразу же проследовал в мидовский особняк на улице Алексея Толстого и потребовал от Шеварднадзе объяснений.

Но в Москве готовились к нелёгкому разговору на шпионскую тему. Тем более, что на следующий день предстояла встреча с Горбачёвым и Генсек не хотел выглядеть дураком, повторяющим сказки про невинное КГБ. Поэтому он сам грозно допрашивал председателя Чебрикова, что случилось в американском посольстве?

Однако руководство КГБ намертво отпиралось — никакого «физического проникновения» в посольство США со стороны советских спецслужб не было. То, что рассказывают морские пехотинцы, — сказки для детей. А вся история выдумана и приурочена к визиту Шульца, с целью сорвать поездку Горбачёва в Америку и его встречу с президентом Рейганом. Конечно, Чебрикову не поверили. Но он твёрдо стоял на своём и предлагал даже опросить его людей, наблюдавших за американским посольством. Пришлось поверить, так как другого выбора не было.

Поэтому, выслушав гневные эскапады Шульца, советский министр холодно ответил:

— Г-н секретарь, Вас дезинформировали.

На следующий день Горбачёв пошёл еще дальше и твёрдо заявил, что никакого «физического проникновения» сотрудников КГБ не было ни в  посольство, ни в кабинет посла. Шульц быстро сориентировался и спросил:

— Могу я передать президенту, что Ваша политика и правила не позволяют спецслужбам физически проникать в здание нашего посольства?

— Да,  — подтвердил Горбачёв.

На этом вопрос был закрыт.

[230]

                 

Разделавшись со шпионажем, Шульц и Шеварднадзе уединились в сопровождении переводчиков и договорились о порядке предстоящей работы — создать 4 рабочих группы. В них будет рассматриваться весь спектр проблем советско— американских отношений: разоружение, права человека, региональные кризисы и двусторонние отношения — «двусторонка» на чиновничьем жаргоне. По всем этим вопросам к визиту Горбачёва в Вашингтон должны быть подготовлены конкретные решения.

[231]

Так начались переговоры в мидовском особняке, где Шульц стал излагать американскую позицию, обвиняя во всех грехах Советский Союз. Но жёстко проводя эту линию, он делал как бы исключение лично для Шеварднадзе. Это, по— видимому, была его тактика.

Углядев с первой их встречи, что новый советский министр неравнодушен к знакам личного уважения в чисто восточном стиле, госсекретарь постоянно играл на этом. Вот и теперь, когда прервались на ланч и настало время произнести тост, грузный Шульц тяжело поднялся из— за стола. Но вместо речи, неожиданно дал знак своим помощникам включить музыку, и сам запел известный американский шлягер «Georgia on My Mind», что звучало в переводе, как «Грузия в моих мечтах». А его команда высокопоставленных дипломатов стала подпевать.

Раздались смех и аплодисменты. Это было весьма необычное шоу для чопорной дипломатии, но Эдуард Шеварднадзе и его жена Нанули были довольны. Таким образом, отношения Шульца и Шеварднадзе крепли от встречи к встрече, несмотря на все перепады в советско— американских отношениях.

После ланча начались переговоры. Теперь они происходили следующим образом.

Министры сидели в Белом зале и обсуждали общие проблемы. А этажом выше советские и американские эксперты, разбившись на 4 группы, приступили или пытались приступить к выработке конкретных договоренностей. Время от времени министры вызывали их и они докладывали результаты. Министры слушали, обменивались мнениями, иногда спорили, а иногда что— то решали, но большей частью давали указание — доработать или поработать ещё.

Разумеется, работа экспертов протекала в строго ограниченных рамках уже заявленных позиций. И решать они могли только третьестепенные технические детали и то по согласованию со своими ведомствами. Вопросы средней степени важности адресовались уже министрам. Ну а главные, принципиальные проблемы решались на уровне глав государств.

Очень скоро в рабочих группах стала практиковаться такая игра: если там возникал тупик, кто— либо из советских или американских экспертов начинал грозить передать жгучую проблему на рассмотрение министров. Но угрозы эти мало действовали, ибо эксперты знали, что министры их обычно не решали, а отправляли обратно экспертам на доработку. И главной проблемой, которая в те апрельские дни гуляла туда и обратно, были ракеты средней и меньшей дальности — РСМД.

По ракетам средней дальности (РСД) принципиальные рамки договоренности были обговорены Горбачёвым и Рейганом ещё в Рейкьявике. Это — полная ликвидация РСД в Европе и сохранение по 100 боеголовок с соответствующим количеством ракет в азиатской части СССР и в США. Но для американцев всё ещё предпочтительным оставался нулевой вариант.

В общем, тут было всё ясно. Серьёзные проблемы существовали в отношении ракет меньшей дальности. И в Рейкьявике они были только обозначены, но не решены.

Американцы настаивали на полной ликвидации этих ракет и в Европе, и в Азии. А советская позиция была уклончивой и неопределённой. В качестве первого шага, сразу же после подписания Договора по РСД Советский Союз был готов вывести ракеты малой дальности из ГДР и Чехословакии.

Далее он предлагал заморозить имеющиеся у сторон количества этих ракет, приступить к переговорам об их существенном сокращении и в конечном счёте — ликвидации. Об этом публично заявил Горбачёв в Праге после ожесточённой схватки с военными, которые были категорически против. Сделал он это 10 апреля, накануне визита Шульца, и какой— либо конкретной разработанной позиции на этот счёт не было. Поэтому экспертам не оставалось ничего другого, как повторять эту фразу, что было явно недостаточно для согласования договорных формулировок.