Рейган: Я хочу спросить: имеем ли мы ввиду — а я думаю, что это было бы очень хорошо, — что к исходу двух пятилетних периодов будут ликвидированы все ядерные взрывные устройства, включая бомбы, средства поля боя, крылатые ракеты, вооружения подводных лодок, средства промежуточной дальности и т.д.?

Горбачёв:Мы можем так и сказать, перечислить все эти вооружения.

Рейган: Если мы согласны, что к концу 10 — летнего периода ликвидируются все ядерные вооружения, мы можем передать эту договорённость нашим делегациям в Женеве с тем, чтобы они подготовили договор, который Вы сможете подписать во время Вашего визита в США.

Это мог быть важный поворот в американской позиции. На какой — то момент даже стало казаться, что стороны близки к выходу на беспрецедентную до сих пор договорённость. Многие ведущие деятели США были шокированы, узнав, что Рейган дал согласие на ликвидацию ядерного оружия. Шульца потом не раз обвиняли, что он сидел рядом и не остановил зарвавшегося президента. А Рауни вспоминает, что просто не поверил, когда после заседания переводчик рассказал ему об этом.

— Ты имеешь ввиду баллистические ракеты? — переспросил его Рауни.

— Нет, — ответил переводчик, — ядерное оружие.

Но Горбачёв не спешил ликовать и, как бы вскользь, согласился:  

— Ну, ладно. Здесь у нас выход на договоренность есть.   

И перешёл к главному камню преткновения: ситуации с ПРО. Изложенная им позиция звучит жёстко и бескомпромиссно.

1. Исследования, разработки и испытания компонентов ПРО ограничиваются рамками лабораторий.

2. По истечении 10 летнего срока невыхода из Договора по ПРО стороны должны обсудить сложившуюся ситуацию и принять решение.

Но и Рейган держится непримиримо.

— Вы разрушаете мне все мосты к продолжению моей программы СОИ, — заявляет он. — Я не могу пойти на ограничения такого плана, как Вы требуете.    

— В отношении лабораторий, — давит Горбачёв. — Это Ваша окончательная позиция? Если да, то на этом мы можем окончить нашу встречу.

— Да, окончательная, — упрямо держится Рейган.

Однако Горбачёв ещё пытается уговорит президента США, сыграть на его тщеславии.

— Доверительно и откровенно скажу Вам: если мы подпишем пакет, содержащий крупные уступки Советского Союза по кардинальным проблемам, то Вы станете без преувеличения великим президентом. От этого Вы находитесь буквально в двух шагах. Если мы договоримся об укреплении режима ПРО, о строгом соблюдении Договора по ПРО и о лабораторных исследованиях, которые не исключали бы работ в рамках СОИ, то это будет успехом нашей встречи. Если же нет — давайте на этом расстанемся и забудем про Рейкьявик. Но другой такой возможности не будет. Во всяком случае, я знаю, что у меня её не будет.

Но и Рейган играет на том же:

— Неужели Вы ради одного слова в тексте отвергаете историческую возможность договоренности?

— Здесь дело не в слове, дело — в принципе, — отвечает Горбачёв. — Ясно, что если мы идём на сокращения, нам необходимо иметь уверенные тылы.

И тут Рейган неожиданно меняет тональность:

-хочу ещё раз попросить Вас изменить Вашу точку зрения, сделать это как одолжение для меня с тем, чтобы мы могли выйти к людям миротворцами.

— Согласитесь на запрещение испытаний в космосе, — отвечает Горбачёв, — и мы через две минуты подпишем документ. На что— то другое мы пойти не можем. На что могли — мы уже согласились, нас не в чем упрекнуть.

Рейган:Жаль, что мы расстаёмся таким образом. Ведь мы были так близки к согласию. Я думаю всё — таки, что Вы не хотели достижения договорённости. Мне очень жаль.

Горбачёв: Мне тоже очень жаль, что так произошло. Я хотел договорённости и сделал для неё всё, что мог, если не больше.

Рейган: Не знаю, когда ещё у нас будет подобный шанс и скоро ли мы сможем встретиться.

Горбачёв: Я тоже этого не знаю.

Так прозвучал заключительный аккорд их переговоров в Рейкьявике.

Между прочим, шанс на достижение компромисса по ПРО тогда был. Об этом, в частности, свидетельствует сотрудник Совета по национальной безопасности Джек Мэтлок, присутствовавший на переговорах. В своих мемуарах он пишет: «Поскольку на данной стадии исследовательских работ в обеих странах лабораторные работы были важнее испытаний в космосе, Соединённые Штаты могли согласиться с некоторыми ограничениями, которые не наносили бы урона всей программе. Но это было не совсем ясно президенту Рейгану, который реагировал на подобные предложения так, как будто его просят швырнуть любимое дитя в кипящий вулкан».

[202]

Возможность компромисса просматривалась и с советской стороны. Как свидетельствует Сергей Тарасенко, уже после Рейкьявика маршал Ахромеев сказал Горбачёву, что «с американскими предложениями можно было в конечном счёте согласиться». Шеварднадзе, который присутствовал при этом разговоре, был взбешён: почему Вы об этом не сказали раньше?

[203]

Но всё это было потом…  

УСПЕХ ИЛИ ФИАСКО?

Была уже полночь, когда Рейган и Горбачёв покинули Дом с приведениями. Оба выглядели уставшими, мрачными и разочарованными. Шли молча и остановились у кортежа машин, чтобы попрощаться. Рядом оказался А.Ф. Добрынин, который исполнял роль переводчика.

Еле скрывая горечь разочарования, Горбачёв произнёс:

— Г— н президент, Вы упустили уникальный шанс войти в историю в качестве президента, который открыл дорогу к ядерному разоружению.

— Это относится к нам обоим.

— Но я не знаю, что я ещё мог сделать.

 — Я знаю, — зло бросает Рейган, — Вы должны были сказать «да».

[204]

На этом они расстались.

Первой реакцией президента и его близкого окружения — это фиаско. Как пишет Рейган в своих мемуарах: «До меня дошло, что Горбачёв заманил меня в Исландию с единственной целью — угробить на корню Стратегическую оборонную инициативу.» 

У Горбачёва, судя по его воспоминаниям, были весьма схожие настроения:

«Первое желание, которое меня обуревало, — разнести американскую позицию в пух и прах, то есть реализовать задуманный ещё в Москве план: не пойдут на соглашение, на компромисс во имя мира — разоблачить администрацию США, её позицию, несущую угрозу всем.

Пока шёл от дома, где велись переговоры — метров четыреста (до здания пресс— центра — ОГ) — лихорадочно всё обдумывал. И не отступала мысль: ведь мы же договорились и по стратегическим вооружениям, и по средним ракетам, это уже новая ситуация, неужто принести всё в жертву ради сиюминутного пропагандистского выигрыша? Внутреннее чувство подсказывало — не следует горячиться, надо всё осмыслить.»

[205]

  

И его выступление на этой пресс — конференции в Рейкьявике произвело сенсацию. Более двух тысяч журналистов со всего мира стоя слушали его. А Горбачёв, отбросив все сочинённые помощниками заготовки, импровизировал. Сначала он подробно рассказал о советской позиции, а потом заявил: «При всём драматизме Рейкьявика — это не поражение, это прорыв, мы впервые заглянули за горизонт.» Раздались бурные аплодисменты — Горбачёв угадал настроения прессы.

В это время американцы были уже у себя в посольстве. Рейган удалился передохнуть, а Шульц рассказывал экспертам о последних перипетиях на переговорах и одновременно следил за выступлением Горбачёва, которое транслировалась по радио.

 Услышав о «прорыве, Шульц сразу же пошёл к журналистам. Но его оценки были уклончивыми от «чрезвычайно важных потенциальных достижений» до «глубоко разочаровывающих». И скорее всего они звучали пессимистически — провал. В этом журналистов убеждало и мрачное выражение лица госсекретаря, который обычно выглядит невозмутимым.