«Председатель в своем выступлении призывал всех… быть решительными и, проводя исторические параллели, требовал, чтобы наши товарищи не малодушничали, проявляли отвагу, а не излишнюю осторожность», — записал после этого в дневнике первый секретарь парткома провинции Хубэй Ван Жэньчжун¹⁸¹. А У Лэнси, совершенно деморализованный, попросил Чжоу Эньлая дать ему возможность выступить с самокритикой: «Критика Председателя [в мой адрес] очень сурова, мне надо полностью разоружиться». Помрачневший Чжоу ответил: «Он критиковал не только тебя, но и нас»¹⁸².

Помимо прочего, на совещании обсуждался вопрос, посылать ли делегацию КПК на XXIII съезд КПСС, который открывался 29 марта. И здесь точки зрения Пэн Чжэня и Мао вновь оказались противоположными. Единственный из всех собравшихся Пэн высказался за поездку, тогда как Председатель категорически отверг такую возможность. «Мы не поедем, — резюмировал он, — оставим [наше] красное знамя незапятнанным, нечего тянуть канитель»¹⁸³. «Предательское поведение» Пэна глубоко возмутило его, хотя вряд ли удивило: первый секретарь Пекинского горкома давно стал для него политическим трупом.

Вскоре после этого он дезавуировал тезисы доклада Пэн Чжэня и распустил «группу пяти по делам культурной революции». В апреле Пэна посадили под домашний арест¹⁸⁴, а вскоре «вычистили» и Лу Динъи. После этого их объединили в «антипартийную» группу вместе с начальником Генштаба Ло Жуйцином и заведующим общим отделом ЦК Ян Шанкунем, снятыми ранее по совершенно другим причинам: на последних повесили, в частности, абсурдные обвинения «в похищении секретных государственных документов и передаче их врагу» (имелись в виду «советские ревизионисты»)¹⁸⁵.

Шестнадцатого мая 1966 года Политбюро от имени ЦК приняло текст специального сообщения всем парторганизациям страны, в котором говорилось о роспуске «группы пяти» и об образовании по решению Мао Цзэдуна новой группы по делам «культурной революции», непосредственно подчиненной Постоянному комитету Политбюро. Во главе ее Мао поставил верного ему Чэнь Бода, советником последнего сделал Кан Шэна, а одним из заместителей — Цзян Цин (в конце августа 1966 года загруженный работой Чэнь уступил пост главы группы супруге Председателя)¹⁸⁶. Именно это сообщение впервые призвало всю партию «высоко держать великое знамя пролетарской культурной революции»¹⁸⁷.

Несколько абзацев этого сообщения, в том числе о создании новой группы по делам «культурной революции», были написаны самим Мао. Главным из них был следующий: «Представители буржуазии, пролезшие в партию. правительство. армию и различные сферы культуры, представляют собой группу контрреволюционных ревизионистов. Они готовы при первом удобном случае захватить власть в свои руки и превратить диктатуру пролетариата в диктатуру буржуазии. Одних из этих людей мы уже распознали, других — еще нет, а третьи все еще пользуются нашим доверием и готовятся в качестве нашей смены. К примеру, люди, подобные Хрущеву, находятся бок о бок с нами. Партийные комитеты всех ступеней должны отнестись к этому с полным вниманием»¹⁸⁸.

Никто, правда, тогда не понял, кого «великий кормчий» имел в виду, говоря о людях, подобных Хрущеву. Все знали, что преемником Мао являлся Лю Шаоци, но сама мысль о его «предательстве», разумеется, никому в голову не приходила, даже лицам из ближайшего окружения Председателя. Вот что по этому поводу вспоминал Кан Шэн: «16 мая 1966 года Председатель Мао отметил: ревизионисты, реакционеры и предатели находятся среди нас. В то время многие партийцы не поняли, кого именно подразумевал Председатель Мао. Они полагали, что речь шла о Ло [Жуйцине] и Пэн [Чжэне]. На самом деле Пэн Чжэнь был уже разоблачен. [Но] никто не осмеливался предположить, какие еще имелись предатели»¹⁸⁹. «Я, — добавлял Кан Шэн, — [тоже] не почувствовал, что [Председатель] указывал на Лю Шаоци. У меня было только очень расплывчатое понимание этого важного указания Председателя Мао»¹⁹⁰. О том же говорил и шанхайский левак Чжан Чуньцяо: «Когда началось движение, лишь несколько человек, да и то очень поверхностно, понимали слова Председателя, в особенности его пассаж о людях, подобных Хрущеву, которые „находятся бок о бок с нами“. Они крайне вяло реагировали на них. В то время я тоже не совсем понимал этот абзац. Я мог думать только о Пэн Чжэне, но не был полностью уверен в том, что речь шла о Лю Шаоци»¹⁹¹.

Мао же считал свой тезис о еще не разоблаченном «китайском Хрущеве» главным во всем сообщении, о чем недвусмысленно заявил вскоре тому же Кан Шэну и Чэнь Бода. Ему очень хотелось, чтобы его сообщение «взорвало» не только партию, но и всё общество.

Просвещенный им Кан Шэн разъяснял впоследствии: «Великая культурная революция возникла из идеи о том, что классы и классовая борьба существуют и при системе социализма. Эта идея — и теоретическая, и эмпирическая. Опыт показывает, что даже в Советском Союзе, на родине Ленина, большевистская партия восприняла ревизионизм. Наш опыт по строительству пролетарской диктатуры в течение более двадцати лет и, в особенности, последние события в Восточной Европе, где были восстановлены буржуазная диктатура и капитализм, тоже ставят вопрос о том, как осуществлять революцию в условиях пролетарской диктатуры и социализма. С тем, чтобы решить эту проблему, Председатель Мао и развернул Великую культурную революцию в Китае».

По словам Кан Шэна, «великий кормчий» с самого начала выдвинул трехлетний план проведения революции: задачей первого года (с июня 1966-го по июнь 1967-го) он определил «мобилизацию масс», второго (с июня 1967-го по июнь 1968-го) — «достижение великих побед», а заключительного (до июня 1969 года) — завершение революции. «Для такой великой революции, как эта, — утверждал верный соратник Мао, — три года — небольшой отрезок времени»¹⁹².

С этого сообщения началось вовлечение в «культурную революцию» широких масс, что придало движению особый характер. Председатель дал право народу судить «партийцев-ревизионистов», в том числе «крупных партийных сатрапов». Ударной силой «культурной революции» должна была стать молодежь, не отягощенная излишними знаниями и не скованная «порочными» гуманными представлениями конфуцианского общества, — студенты вузов, а также учащиеся техникумов, средних и даже начальных школ. 25 мая на борьбу с «каппутистами» поднялись студенты Пекинского университета, вывесившие на стене своей столовой первую дацзыбао (газету больших иероглифов). В ней они обвинили некоторых руководителей отдела Пекинского горкома по университетской работе, а также ректора (он же секретарь парткома) Бэйда[77] в «проведении ревизионистской линии, направленной против ЦК партии и идей Мао Цзэдуна»¹⁹³. Их «героический» почин подхватили студенты других столичных вузов и школ, а также учащиеся в провинции. Учебные заведения охватила эпидемия дацзыбао, студенты перестали посещать занятия. Вакханалия борьбы с «каппутизмом» за реформирование сознания шестисот миллионов жителей КНР началась.

Но Дэна пока не трогали, несмотря на то что до Мао не могла не доходить информация, что его генсек, глубоко потрясенный происходившим, время от времени выражал пассивный протест. Например, после того как был снят Ян Шанкунь, Дэн взял к себе на какое-то время жить его дочь, а после ареста Пэн Чжэня не только не стал поливать его грязью, но и послал ему полкорзины мандаринов¹⁹⁴. Большего он, понятно, сделать не мог: тоталитарная система власти, к созданию которой он сам приложил руку, исключала какую бы то ни было открытую оппозицию вождю. «В условиях того времени реальное положение вещей состояло в том, что трудно было возражать», — признавал он впоследствии¹⁹⁵.

Его и за полкорзины мандаринов-то могли наказать, будь на то воля Мао. Но тот все не давал «добро» на преследование своего генсека. И Дэн, похоже, стал полагать, что горькая чаша минует его. Ничто не заставляло «его проявлять более высокую, чем обычно, степень настороженности», и он продолжал допускать один просчет за другим. Он явно «не поспевал за развитием событий»¹⁹⁶, а может быть, не желал быть более «стопой» «великого кормчего». Кто знает? В любом случае, линия поведения Дэна могла лишь ускорить его падение. Ведь Председатель, затаивший обиду, озлоблялся против него все больше.