– А ученики, не идущие в науку? Они же как-то поступают в Университет.

– Да, разумеется. Люди, поступающие на творческие специальности, представляют творческие проекты. Это стихи, романы, картины, скульптуры и тому подобное.

– Хм… мне всегда казалось, что быть писателем или художникам намного легче, чем учёным, – сказал Сафиуллин.

– Знаешь, мне тоже, – призналась Наташа, – но, может быть, это потому, что мы с тобой нетворческие люди.

– По-моему, наука – то же творчество, только сопряжённое с огромным интеллектуальным трудом, куда большим, чем во всех других профессиях. Ведь учёный должен уметь воображать не хуже писателя. Да и творим мы то, что никогда не существовало. Это ли не творчество?

– Ты совершенно прав! – с жаром сказала Наташа. – Творчество учёных играет немаловажную роль в жизни человечества. Наука не только зарождает и укрепляет интеллект, но и тренирует дух! А больше всего мне не нравится, что учёных зачастую ассоциируют с бездушными людьми, не знающими и не уважающими ничего, кроме науки!

– Так определенно считают лишь глупцы! – воскликнул Сафиуллин.

– Ты только нашей культурологичке не вздумай так говорить! Она именно так и считает! – предупредила Наташа.

И всю оставшуюся до лаборатории дорогу они весело перемывали Лилии Владимировне косточки, громко смеясь.

В лаборатории они сидели чуть ли не до полуночи. Перебрали самые разные варианты уничтожения новых нейронов – от инъекций нервно-паралитических ядов нацеленного действия до лазерной операции под мощным электронным микроскопом – но все эти варианты могли нанести значительный вред здоровью Ромы и Юры.

Вконец расстроенные, они решили снова собраться на следующий день, хотя ни один из них не верил, что за ночь к ним придёт озарение. Оставив Наташу дежурить со спящим под капельницей Пальчиковым, Сафиуллин и Лена отправились домой.

Но и на следующий день они ничего не нашли. Собрав анализы Сафиуллина и Пальчикова с приборов и лишний раз убедившись, что они здоровы, все трое засели за книги по химии и физиологии мозга. Но и это оказалось безрезультатным, что Сафиуллин предвидел с самого начала. Ведь ситуация, в которую попали Рома и Юра, была беспрецедентной, и о ней просто не могло быть написано в книгах.

На следующее утро в школе под защитой поднимающейся то и дело руки Наташи Сафиуллин обдумывал, какие ещё существуют методы без последствий разрушить нейронную сетку. На литературе его, правда, всё же спросили, но он легко ответил на вопрос по содержанию булгаковского романа «Мастер и Маргарита».

– Сегодня вечером вместе будем ломать голову над этим, а сейчас сосредоточься на занятиях! – сказала ему Наташа на перемене, заметив, что на уроке он сидит, уткнувшись взглядом в одну точку. – Следующий урок – культурология. Пожалуйста, не спи! И хочу сразу тебя предупредить: что бы ни говорила Лилия Владимировна, оставайся спокойным и ни в коем случае не груби!

– А почему это я должен ей грубить? – удивлённо спросил Сафиуллин.

Прозвенел звонок, заставив учеников в коридоре взволнованно закопошиться, как муравьёв при атаке на муравейник.

– Некогда объяснять, просто оставайся спокойным, хорошо? – Наташа потащила его в кабинет культурологии.

– Ладно, – недоумевая, отозвался Сафиуллин.

Сафиуллин и Наташа влетели в кабинет культурологии и остолбенели. Несмотря на шум расходящихся по классам учеников за спиной, кабинет был полон сидящих за партами ребят, а у доски стояла приземистая толстая женщина, одетая в чёрно-белое и очень похожая на огромный мяч.

– Вы опоздали, – отрывисто шикнула Лилия Владимировна, точно выпустив воздух, сжатый под огромным давлением в её брюхе. – Наказание. Вы оба должны будете к завтрашнему дню написать доклад о древнегреческой скульптуре. Садитесь.

– Но… – начал было Сафиуллин, но Наташа чувствительно толкнула его локтём и выразительно посмотрела на него взглядом, означавшим: «Не спорь!»

Наташа села на своё место, за первую парту перед учительским столом, а Сафиуллин прошёл дальше вдоль ряда, пропустив своё место за третьей партой, и сел на последней.

– А теперь продолжим наш разговор об опере конца девятнадцатого века, – сказала Лилия Владимировна и начала читать по книге скучнейшую лекцию.

Сафиуллин, пытавшийся поначалу слушать, бросил это бесполезное занятие: под такую нудную лекцию, да ещё и читаемую усыпляющим свистящим голосом учительницы, невозможно было не уснуть. И, похоже, его мнение разделяла добрая половина класса. Не склонили головы только ученики, сидящие ближе к Лилии Владимировне. Сафиуллин видел, как Наташа мужественно борется с подступающей к ней дрёме. И сам он тоже сопротивлялся, как мог, но за последние два дня он спал всего десять часов, и поэтому уставший организм с радостью рухнул в объятия тьмы…

Снова мелькающие воспоминания людей, живших до и после него, обступили Сафиуллина. Они сгущались из мрака, вспыхивали и взрывались клубами дыма, сразу начинавших вращаться вокруг него. Неразбериха чужой памяти, в которой полыхали пожары, плакали дети, стреляли и кричали так, что голова, казалось, вот-вот взорвётся, давила на Сафиуллина, делала его маленьким и ничтожным…

– Ерёмин!

Сафиуллин вскочил с места, ошалело озираясь по сторонам. Мгновение воображение рисовало яркие вспышки, но потом он увидел толстое лицо Лилии Владимировны и ещё два десятка лиц, смотрящих прямо на него.

– Расскажите нам, Ерёмин, об Александре Порфирьевиче Бородине, – растягивая пухлые губы в усмешке, сказала Лилия Владимировна.

Сафиуллин был застигнут врасплох, но имя было ему очень знакомо… Он читал о нём совсем недавно… В одной из Роминых книг…

– Александр Порфирьевич Бородин – великий химик, живший в девятнадцатом веке, – тут же отчеканил Сафиуллин, вспоминая страницу из «Великих открытий химии». – Его заслуги заключаются в том, что он первый в мире получил фторорганическое соединение, а именно, бензоилфторид, открыл альдольную конденсацию и…

– Стойте, Ерёмин! – приказала поражённая Лилия Владимировна. – Что Вы такое несёте?!

– Рассказываю Вам об Александре Порфирьевиче Бородине, – невинно улыбнувшись, сказал Сафиуллин.

– Бородин – композитор, а не химик! – прошипела учительница.

– Ошибаетесь, Бородин – композитор и химик.

Лилия Владимировна бешено залистала книгу, по которой читала лекцию, и, остановившись на одной странице, на которой (Сафиуллин не сомневался) была биография Бородина, стала читать про себя.

– Может быть, – холодно сказала она через минуту. – Но мы сейчас говорим не о химии, а об опере, так что прошу Вас говорить по существу! Какие оперы, написанные Бородиным, Вы знаете?

Сафиуллин изо всех сил напряг мозги.

– «Князь Игорь», «Богатыри», и… и «Млада», – ответил он.

Лилия Владимировна молчала, зло глядя на него прищуренными глазками. Сафиуллин расценил это как победу: если она рассержена, значит, он ответил правильно. Лена восторженно улыбалась, а Наташа в предвкушении бури хмурилась.

Он уже хотел было сесть, но Лилия Владимировна вдруг прошипела:

– Может быть, Бородин и открыл что-то там в химии, но сердце его принадлежало музыке! Потому что ни один химик, – она вложила в это слово столько презрения, сколько смогла, – не смог бы написать такие гениальные произведения!

– Вы считаете, что химики бесталанны? – холодно спросил Сафиуллин.

– Ну, почему же… Может быть, в своей химии они что-нибудь и понимают, но у них совершенно пустые сердца! Они могут лишь служить, как собаки! – Лилия Владимировна противно улыбнулась. – Химики нужны нам, чтобы мы, люди с душой, понимающие прекрасное, жили комфортнее и не отрывались от созерцания красоты и её воспевания, чтобы мы творили, оставляя след в истории. А вы, химики, всего лишь обслуживающий персонал, бездушные роботы, послушно исполняющие нашу волю, не способные видеть красоту, не способные любить…

Дальнейшие слова учительницы заглушил шум в ушах, руки Сафиуллина гневно затряслись. Он видел лишь одно лицо – ухмыляющуюся толстую жабью рожу.