Чтобы мне не везти винтовки из Харькова в Ростов, член Реввоенсовета Южного фронта С. И. Гусев отправил телеграмму командующему Кавказским фронтом:
«Прошу выдать заимообразно двести винтовок командующему отрядом особого назначения тире Закордот тов. Папанину выезжающему днями Ростов Дон тчк Винтовки будут возвращены получении из центра тчк 15 X HP 20 УДС
Мы погрузили в Ростове на платформы все наше имущество и оба судна, много вооружения и около ста бойцов. Доехали до Екатеринодара. Там находился штаб 9-й армии; временно исполнял обязанности командующего В. Н. Чернышёв, членом Реввоенсовета был М. С. Эпштейн. Я доложил о нашей задаче, предъявил мандат, попросил оказать содействие в подготовке десанта. Со своей стороны Реввоенсовет тоже подтвердил этот документ:
«Подтверждая мандат Закордонного отдела ЦК КП Украины, выданный тов. Папанину 11 октября 1920 года за № 477/С, Революционный военный совет 9 Кубанской армии, имея в виду важность заданий, возложенных на тов. Папанина, предлагает всем войсковым частям, управлениям, учреждениям и заведениям 9 Кубанской армии оказывать ему полное содействие. Изложенное подписями и приложением печати удостоверяется.
На второй же день я выехал в Новороссийск и приступил к подготовке десанта.
Командование 9-й Кубанской армии решило отправить полк красноармейцев на тихоходном судне «Шахин» и буксире «Рион».
В ноябре часты штормы. Ночью мы погрузились и отошли от берега. Первыми вышли в море «Рион» и «Шахин». Затем ушёл катер-истребитель МИ-17 с отрядом моряков, в котором был и я. Шли, не зажигая огней. Кто знает Новороссийск с его ветрами, тот может себе представить, как нелегко нам пришлось. Суда разбросало. Наш истребитель долго кружил, разыскивая в темноте «Рион» и «Шахин». Потом, убедившись в бесполезности поисков, мы взяли курс на Крым.
Во время шторма «Шахин» сбился с курса и вернулся в Новороссийск. Судьба «Риона» была трагично»: он затонул со всеми находившимися на его борту людьми.
В пути мы встретили белогвардейскую шхуну «Три брата». Пришлось остановить её, взять хозяина корабля и его компаньона заложниками, а экипажу предъявить ультиматум — в течение 24 часов не подходить к берегу.
Шторм измотал всех. Волны беспрестанно перекатывались через палубу. Все люки были задраены. Бойцы измучились от духоты и жажды: анкера с водой сорвало с палубы. Но переход запомнился мне не только трудностями. Он показал мужество тех, с кем предстояло воевать против белогвардейцев в их тылу. В их числе был мой товарищ но службе набронепоездах в 1919 году, бесстрашный моряк и удивительный человек Всеволод Вишневский. Год назад он был моим помощником по политической части и одновременно старшим пулемётчиком.
В самые тяжёлые минуты у Вишневского находились слова ободрения.
«Браточки, крепитесь, и не такое переживали…» — повторял Всеволод.
Мы дружили с ним всю жизнь, и я очень любил этого человека. Вишневский был человеком горячим, совершал норой необдуманные поступки. Но таланта, храбрости и благородства было у Вишневского хоть отбавляй. Всю Отечественную войну известный драматург провёл в осаждённом Ленинграде, и его страстное, вдохновенное слово было грозным оружием. А выступал Вишневский почти ежедневно — по радио и в воинских частях.
Замечательный народ подобрался в нашем отряде, в основном краснофлотцы с судов Азовской военной флотилии. Я взял с собой только добровольцев. Из плавбатареи «Мирабо» в отряд перешли Антон Бабич, Григорий Давиденко, Григорий Ковтуп, Спиридон Неводуев и Янович (имени последнего не помню). С канонерской лодки «Свобода» пришли Иван Добровольский и Пётр Корец. С разных судов — Иван Мелецкий, Семён Захватаев, Семён Мурашко, Григорий Бауман, Кравченко, Мельников и многие другие бойцы революционного флота. Всего я привёл на истребитель МИ-17 24 человека, в большинстве своём это были потомственные моряки, жители Мариуполя. Именно с ними мы прошли потом боевой путь по Крыму от места высадки до Симферополя. Замечательно дрались они, ни один не дрогнул в боях.
В темноте подошли мы к берегу и оказались недалеко от места, где впервые высадились с Мокроусовым, у деревни Капсихор. Огромные волны накатывались на скалы, с грохотом разбивались о камни. Мы знали, что берег тщательно охраняется врангелевцами, но надеялись на шторм и кромешную тьму. Подготовили к бою пулемёты и с гранатами в руках встали на палубе. Я роздал миллион всем участникам похода: кто останется в живых — пусть доставит деньги Мокроусову.
— Ребята, прыгай!
Поскольку я был уже знаком с этой местностью, то прыгнул в первой тройке. За нами — остальные. Через несколько секунд все были на берегу. Затем перетащили груз в Капсихор и решили, что пойдём на Алушту.
В Капсихоре мы после краткого, но бурного разговора со знакомыми уже людьми — «Ванька вернулся!» — обрели около двухсот новых бойцов и тут же роздали им оружие.
Мы стремились поскорее установить связь со штабом Повстанческой армии и доложить Мокроусову о том, что задание выполнено. Но никто не мог сказать, где находился сейчас штаб, а медлить было нельзя. Мы двинулись к Алуште, по дороге обезоруживая отступавших белогвардейцев.
Мы не знали, что 24 октября генерал Слащев, пытаясь выдать желаемое за действительное, написал в газетёнке «Время»: «Население полуострова может быть вполне спокойно. Армия наша настолько велика, что одной пятой её состава хватило бы для защиты Крыма. Укрепления Сиваша и Перекопа настолько прочны, что у красного командования не хватит ни живой силы, ни технических средств для преодоления. Войска всей красной Совдепии не страшны Крыму».
Действительно, количественно врангелевские войска были велики. Ну, а о том, что представляла собой врангелевская армия изнутри, свидетельствуют очевидцы. Вот одно из них — эмигранта, а тогда вольноопределяющегося, Д. Мейснера, книгу которого «Миражи и действительность» хорошо знают наши читатели. «В Ореанде… я впервые, вернее, в первый и последний раз увидел жизнь и нравы тыла южной белой армии. В Ялте и Ливадии было тогда много военной молодёжи, много семей офицеров и генералов и очень много „беженцев с севера“. И над всем этим людским морем господствовало тогда одно общее настроение — какой-то тяжёлый надрыв.
Именно надрывно пили сверх меры корниловские офицеры, плясали горцы и казаки. Надрывно и невесело, шумно веселились женщины, надрывно произносили чуждые им грубые слова и надрывно отдавались малознакомым и нелюбимым мужчинам. Зачем же и почему все это творилось? Чтобы, говорили тогда все, «забыться»! Не было слова более популярного, ходкого и, надо сказать, уместного в тылу белых армий.
И это слово, произносимое обычно только подсознательно, было полно зловещего смысла для произносящих его».
В ноябре 1920 года Красная Армия наголову разбила Врангеля. 11 ноября 51-я дивизия иод командованием В. К. Блюхера взяла Перекоп. В тылу белых царила паника. Повстанческая армия во главе с А. В. Мокроусовым вышла из лесов и двинулась на Феодосию, отрезав врагу пути отступления.
К нам, десантникам, как я уже упоминал, примкнуло около двухсот человек. Мы взяли по пути в плен врангелевского полковника. Тот и сообщил нам, что пал Перекоп.
Мы погрузили 37-миллиметровое орудие на телегу и двинулись дальше. Разведка доложила, что в Алушту входит 51-я бригада дивизии В. К. Блюхера. Пошли к Алуште и мы.
Вскоре после того, как в городе затихла стрельба, ко мне прибежал посыльный из штаба:
— Звонила Землячка, просила вас как можно скорее прибыть в Симферополь с матросами.
Розалия Самойловна была первым секретарём обкома партии. Вместе с моряками я поспешил в Симферополь.
Обстановка, которую мы там застали, напоминала первый день творения, то есть полный хаос.