Та отпрянула.

– Ты искушаешь меня! Мне нельзя есть сладкое! Кто тебя послал?!

– Не боги, но и не демоны. Хотя кто-то из них обрек меня на одиночество, – промолвила Ратна и принялась рассказывать о себе. Она говорила медленно, долго, а закончив, добавила: – Если ты не можешь это съесть, тогда прошу тебя: отнеси коробку Соне, молодой брахманке, которая тоже живет в приюте. Некогда она сбежала оттуда вместе со мной, потому что полюбила мужчину.

Она внимательно наблюдала за лицом Ситы, на котором отразилось смятение.

– Я… я ее не знаю. И не могу исполнить твое поручение. Я боюсь Суниту и жрецов!

– Я тебя понимаю, – сказала Ратна, надеясь, что ей все-таки удалось посеять в душе девушки драгоценное зерно сомнений.

Она стала взбираться по лестнице, ловко лавируя в толпе поющих людей, звенящих колокольчиками, обнаженных и измазанных золой или облаченных в ниспадающие одеяния оранжевого цвета, с бусами из священного дерева тулси на шее, брахманским шнуром и тремя полосками на груди – знаком трезубца Вишну.

Коробочку со сладостями Ратна оставила на ступенях.

Проводив девушку взглядом, Сита долго колебалась, прежде чем взять покрытый сахарной пудрой шарик, а затем, убедившись, что за ней никто не следит, быстро отправила его в рот.

Несколько дней после этого Сита ходила сама не своя. Она совершила серьезный проступок, и ей было необходимо его искупить. Девушка ощущала себя так, будто пробралась в комнату для пуджи и съела подношения, предназначенные богам!

Сита не знала, почему решилась заговорить с незнакомкой. Хотя в приюте женщины жили и трудились бок о бок, каждый был сам по себе: Сунита строго следила за этим. В огромной бело-серой расплывчатой массе молодых и старых вдов не находилось места чему-то личному. У них было общее горе, они несли одно и то же наказание, и хотя все это знали, никто не делился друг с другом.

Сита попала в приют совсем недавно. Понимая, что навсегда разлучилась с близкими, девушка часто плакала. Вспоминала родную деревню, хижину с плоской крышей, на которой сушились кизяки – круглые лепешки, приготовленные из коровьего помета, перемешанного с соломой и водой. Воскрешала в воображении посиделки у колодца, где перемывались косточки каждого жителя деревни, от младенцев до старцев.

Казалось, не прошло и мгновения с тех пор, как она тонула в свисающих длинными гирляндами цветах, и украшения покрывали ее тело во всех местах, на которые их только можно было надеть и прицепить, а солнце ослепительно сверкало на золотом шитье ее свадебного сари. Она сидела в позе лотоса, расправив широкие складки алого одеяния так, чтобы оно раскинулось широким веером, и смотрела на своего супруга сквозь полуопущенные ресницы.

Муж Ситы был таким же юным, как и она, и девушка радовалась этому браку. А потом его укусила змея, и кто-то словно стер из жизни Ситы яркую радостную картинку, заменив ее пустым серым полотном. Оказалось, она беременна, потому ей сохранили жизнь. Но позже – вероятно, от всего пережитого – плод покинул ее тело, и Ситу отправили в обитель скорби.

Она долго присматривалась и прислушивалась к тому, что творится в приюте, попутно размышляя о судьбе незнакомки Ратны. Их одиночество было разным, но одинаково жестоким по своей сути.

Сита помнила, как ее привели в комнату, где лежала некогда красивая, а теперь страшно изможденная молодая женщина. На ее ноге было кольцо с цепью, другой конец которой крепился к стене. Сунита сказала, что эта вдова совершила страшное преступление. Теперь Сита знала, что молодая женщина осмелилась полюбить.

Набравшись храбрости, Сита как бы между прочим спросила у одной из приближенных к Суните вдов:

– Та женщина, что прикована к стене в одной из дальних комнат, еще жива?

– А тебе зачем знать?

– Просто я думала, может, ее не кормят?

Не выдержав, вдова ответила:

– Кормят, но только на той еде долго не протянешь. К тому же там сыро. Она давно и безнадежно больна. Вот, кстати, отнеси ей это. Заодно и посмотришь, как там она.

Сита радостно схватила поднос, на котором был только пури[73] и чашка с водой.

Затворница лежала на спине. Печать горя и отчаяния на ее исхудалом лице сменилась чем-то более страшным – печальным равнодушием и близостью к тому, что сокрыто за гранью земного мира.

Поставив тхали на пол, Сита осторожно потрясла молодую женщину за плечо.

– Очнись! Мне надо с тобой поговорить.

Длинные ресницы встрепенулись, веки медленно приподнялись, и обведенные темными кругами бездонные глаза уставились на Ситу.

– Тебя зовут Сона?

Губы молодой женщины казались непослушными, онемелыми, а каждое слово – тяжелым как камень.

– Да.

– О тебе спрашивала одна девушка. Ее зовут Ратна.

– Где она?

Сита на мгновение задумалась, а потом ответила:

– На свободе.

– Я прогнала ее. Как она меня нашла?

– Не знаю.

– Арун с ней?

– Кто это?

– Мой муж.

– Нет, она была одна.

– Передай Ратне, что я умираю. Пусть простит меня. Попроси ее отыскать Аруна и рассказать ему о моей смерти.

Когда Ратна в очередной раз спустилась к Гангу, Сита сама подошла к ней и взволнованно произнесла:

– Я видела твою подругу. Она просит у тебя прощения. Она очень плоха. Боюсь, скоро умрет!

Ратна сжала кулаки. Как вызволить Сону из приюта?! Конечно, она могла бы попытаться проникнуть туда, надев белое сари, а перед этим взять у садовника молоток, чтобы разбить цепь. Но как вывести пленницу наружу? И даже если удастся это сделать, за ними снарядят погоню. Вдвоем им не справиться. Нужен помощник. Мужчина. Джей, чье имя означает «победа». Подумав об этом, Ратна сказала Сите:

– Передай Соне, что она не умрет. Клянусь, она непременно увидит свое «восходящее солнце»!

Глава XIII

Прежде Арун никогда не видел опийной фабрики, хотя много слышал о том, что крестьян заставляют сеять и выращивать мак. То была тяжелейшая и неблагодарная работа. Мак требовал беспрестанного удобрения и полива, а чтобы получить каплю сырья, приходилось кропотливо и тщательно выскребать коробочки.

Выращивая мак вместо чечевицы, риса и овощей, крестьяне терпели большой убыток, но никто не смел ослушаться белых агентов, заставлявших местное население подписывать контракт с фабрикой, куда они были обязаны сдавать урожай.

Опийная фабрика занимала огромную площадь в шестьдесят акров; крытые железом строения сливались в сплошную массу и загораживали небо. Арун сразу заметил охрану – башни с часовыми и караульных вдоль высокого ограждения. Он приуныл: похоже, отсюда не сбежишь!

Его провели вдоль пакгаузов с готовым опием на сотни тысяч фунтов стерлингов, сараев с сухими стеблями и листьями, непригодными для производства, огромных баков с водой, роскошного бунгало управляющего. В воздухе белым маревом висела едкая пыль, от которой хотелось чихать и кашлять.

Наконец Аруна втолкнули в какую-то дверь, и у него тут же перехватило дыхание от ужасного зловония. Пахло жидким опием и грязными человеческими телами.

Десятки мужчин топтались в больших баках, полных вязкой жижи. Слышалось тяжелое дыхание людей, чавканье опия под их ногами, да еще надсмотрщики с палками в руках покрикивали на тех, кто, по их мнению, пытался отлынивать.

Сперва одуревший от вони Арун не мог ничего сказать, но потом его мысли завертелись с бешеной скоростью, и он обратился к охранникам:

– Послушайте, я знаю грамоту, могу говорить по-английски! Неужели для меня не найдется иной работы?!

Один из мужчин повернулся к другому:

– Может, отправить его на весовую или склад? Уж больно он ухоженный и чистый.

– Нет-нет, – возразил второй, – насчет этого парня даны очень четкие указания. Это приказ самой хозяйки! Он служил у нее в доме и что-то украл.

Его напарник усмехнулся.

– Если он такой идиот, тогда пусть в самом деле месит опий!