«Что я могу сказать об З. Ушакове… Преступник, бандит, кретин, это слабые слова — просто изверг, выродок рода человеческого….
Я на 2-м или 3-м допросе заявил Ушакову, что теперь, как никогда, я понял, как фабрикуются враги народа и изменники родины… просил поскорее меня расстрелять, чтобы не мучить меня и не терять время ему, а на провокацию я не пойду, чего бы мне это ни стоило. На это мне Ушаков ответил, что не таких, как я, фашистская б…, раскалывали, …что мне показали только подготовительный класс, в дальнейшем будет показана московская техника, и не родился еще тот, кто бы устоял против этой техники и не раскололся… Первую неделю, а может быть и больше, Ушаков лично с остервенением зверски избивал меня до потери сознания резиновой дубинкой… а затем передавал меня в руки “молотобойцам”, которые по его указанию в соседней комнате меня били всюду и везде».
Пытки ломали психику и волю почти всех арестованных военкомов.
Комкор Фельдман уже через 2 недели допросов писал следователю Ушакову (Ушамирскому): «…Зиновий Маркович! Начало и концовку заявления я написал по собственному усмотрению.
Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго… Благодарю за Ваше внимание и заботливость — я получил 29-го печенье, яблоки, папиросы и сегодня папиросы, откуда, от кого, не говорят, но я-то знаю, от кого. Фельдман. 31.V.37 г.».
А вот и само заявление:
«Прошу Вас, т. Ушаков, вызвать меня лично к Вам. Я хочу через Вас или Леплевского передать народному комиссару внутренних дел Союза ССР тов. Ежову, что я готов, если это нужно для Красной Армии, выступить перед кем угодно и где угодно и рассказать все, что знаю о военном заговоре. И это чистилище (как Вы назвали чистилищем мою очную ставку с Тухачевским) я готов пройти. Показать всем вам, которые протягивают мне руку помощи, чтобы вытянуть меня из грязного омута, что Вы не ошиблись, определив на первом же допросе, что Фельдман не закоренелый, неисправимый враг, а человек, над коим стоит поработать, потрудиться, чтобы он раскаялся и помог следствию ударить по заговору. Последнее мое обращение прошу передать и тов. Ворошилову. Б. Фельдман. 31.V.1937 г»..
11 июня 1937 года был признан виновным, приговорен к расстрелу и в тот же день расстрелян. В 1957 году реабилитирован.
Следователь Ушаков в 1938 году был арестован. На допросах 11—12 октября 1938 года показал, что «на Фельдмана было лишь одно косвенное показание некоего Медведева, (но) в первый день допроса Фельдман… написал заявление об участии своем в военно-троцкистской организации».
Заместитель наркома обороны СССР И.Ф. Федько был в апреле 1938 года оговорен на допросах арестованными ранее начальником Разведывательного управления Генштаба Урицким и командующим Белорусским военным округом И.П. Беловым. Когда Федько предъявили обвинения в участии в заговоре, он потребовал очной ставки с Урицким и Беловым. Очная ставка состоялась в кабинете Сталина в присутствии хозяина кабинета. На ней Урицкий и Белов «подтвердили ложные показания, полученные от них в отношении Федько работниками НКВД СССР».
Потрясенный этим оговором замнаркома 1 мая 1938 года обратился с письмом к Сталину.
«Величайшая трагедия свершилась в моей жизни честного большевика. — писал он. — В мое сознание не вмещается представление о том, что я оказался под тягчайшим подозрением о том, что я являюсь партии и Родине военным заговорщиком… Вся моя трагедия заключается в том, что я искусно оклеветан…
Я мог, если бы не имел большевистской совести, во имя спасения своего благополучия, пойти на признание чудовищной клеветы на меня, но это привело бы к тому, что этот шпион мог бы с большим основанием и доверием к его показаниям впредь оклеветать еще не одного честного человека…
Вы мне, тов. Сталин, сказали после очной ставки, что “мне стыдно сознаться, и это по-человечески понятно”. Нет, тов. Сталин, я ни на минуту не поколебался бы, если хоть в малейшей степени подозревал бы о существовании военного заговора, и тем более если бы принимал в нем участие.
1 мая 1938 года. Федько.
Я прошу, если у Вас будет время, принять меня по моему делу. Федько».
Два месяца отстраненный от дел, но не арестованный, замнаркома вновь и вновь писал письма Сталину, Ежову и в конце концов обратился с письмом к Ворошилову:
«Будучи поставлен гнуснейшей и нарастающей клеветой врагов и ошибкой следствия в положение человека, коему предъявляются тягчайшее обвинение в участии в контрреволюционном заговоре, я не вижу другого выхода, как требовать своего ареста, так, как мне подсказывает моя совесть и верность партии.
Я хочу быть до конца большевиком и пойти в тюрьму для того, чтобы разоблачить вражескую борьбу за дискредитацию оставшихся верных людей нашей партии. Никакие моральные и физические испытания меня не страшат. Мой долг честного до конца человека — помочь следствию разоблачить маневр врагов, и с моей стороны было бы трусостью не поступить так и этим дать возможность продолжить врагам вести свою подлую борьбу. 30. VI. 1938 г. Федько».
Не добившись ответа на свои письма, Федько обращается к Ворошилову с просьбой организовать ему встречу с Ежовым в тюрьме.
В 1961 году бывший адъютант Ворошилова Хмельницкий рассказал о состоявшемся разговоре:
«Ворошилов: Иван Федорович, не надо ходить к Ежову… Вас там заставят написать на себя всякую небылицу. Я прошу Вас, не делайте этого…
Федько: Климент Ефремович, я даю Вам слово, ничего там не подписывать…
Ворошилов: Вы плохо знаете обстановку, там все признаются, не надо Вам ехать туда, прошу Вас».
Ворошилов знал, что говорил. Но через неделю нарком дал согласие на арест Федько.
На третий день после ареста Федько, физически очень мощный мужчина, награжденный во время Гражданской войны за проявленные им в боях мужество и героизм четырьмя орденами Боевого Красного Знамени, написал заявление на имя Ежова, в котором указал, что в 1932 году он был вовлечен Беловым в заговор правых и, кроме того, знал об антисоветской организации, руководимой Тухачевским.
В июле 1938 года начальник Особого отдела НКВД СССР Федоров писал первому заместителю Ежова М.П. Фриновскому (1898—1940 гг.), что на очных ставках с «изобличившими Федько» Урицким, Беловым и другими «я отправил Федько в Лефортово, набил ему морду и посадил в карцер. В своих сегодняшних показаниях он называет Мерецкова, Жильцова и еще несколько человек… сегодня заявил, что он благодарит следствие за то, что его научили говорить правду».
26 февраля 1939 года Федько был осужден и расстрелян.
Что касается Фриновского, который часто производил аресты военных без санкции прокурора и не ставя в известность Сталина, то через 17 дней после прихода в НКВД Л. Берии и начала чисток НКВД от выдвиженцев Ежова он 8 сентября 1938 года был назначен наркомом Военно-морского флота СССР, через 6 месяцев арестован, обвинен в участии в «заговоре в НКВД» и в начале февраля 1939 года расстрелян.
11 марта 1939 года, находясь в тюрьме, Фриновский в своем заявлении на имя наркомвнудела писал, что Ежов самолично «корректировал» и «редактировал» протоколы допросов, часто в глаза не видя арестованных. «По-моему, скажу правду, — писал он в своем заявлении, — если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные. Знало ли об этом руководство наркомата, то есть я и Ежов? Знали. Как реагировали? Честно — никак, а Ежов даже это поощрял. Никто не разбирался, к кому применяется физическое воздействие».
В Справке Шверника отмечено, что заявление арестованного Фриновокого с изложением фактов беззакония, имевших место в НКВД, было сразу же доложено Сталину. На нем имеются отдельные пометки Сталина, однако никаких мер по прекращению творящихся в НКВД преступлений принято не было.
А вот как был обвинен в заговоре начальник Генерального Штаба РККА, первый заместитель наркома обороны маршал Егоров А.И.
В декабре 1937 года состоялся дружеский ужин, на который Егоров пригласил заместителя наркома обороны по кадрам начальствующего состава РККА Е.А. Щаденко (сподвижника Буденного, члена Реввоенсовета Первой Конной) и начальника Центрального военно-финансового управления РККА А. В. Хрулева (впоследствии знаменитого начальника тыла Красной Армии).