Здесь нельзя было крикнуть в своем дворе, чтобы тебя услышали в другом конце деревни.

Здесь негде было играть.

Здесь даже не отвечали на твое приветствие!..

Однажды я сам напросился сбегать в магазин, кажется, за солью. Тетя Наташа дала мне деньги, авоську, объяснила, где находится ларек, — и я побежал. Бегу, а сам слежу за заборами, где они пересекутся и повернут, и сколько раз повернут, и в каком направлении.

Чтобы добраться до ларька, находившегося в трехстах метрах от дома, мне пришлось обежать едва ли не половину Выселок. Обратно — то же самое. Бесконечные серые заборы, как заколдованный лабиринт без входа и выхода, парализовал волю, вселил в мою душу не просто страх, а самый настоящий ужас, и я разревелся. Какая-то сердобольная женщина взяла меня за руку, перевела через перекресток, свернула за угол и мягко подтолкнула в спину:

— Вон твой дом, иди…

Пройдет семь лет, и я опять окажусь в этом городе, — чтобы жить, учиться, работать. Детские представления и страхи уже не будут довлеть надо мной. Место их займут признательность и любовь. Они раскрепостят мою душу, откроют ее всему хорошему, что было в том городе и в том времени. Эта благодарность и любовь будут греть меня всю жизнь.

Вот так, значит, иду я по городу, думаю и вспоминаю.

Улица Мира — бывшая Сталина. Переименовали, но, слава богу, хорошо. Улица Маркса: отрезок от Главпочтамта до Хмельницкого — первый в городе асфальт, причем отличнейшего качества, не то что современный. В летние вечера здесь проходили стихийные гуляния горожан. Ведь улица еще и освещалась.

Здесь же находился самый популярный кинотеатр. Неподалеку — драматический театр. В саду имени Кирова — летний театр, где впервые в своей жизни я увидел настоящий «живой» спектакль. Воплощенная на сцене сказка Сергея Тимофеевича Аксакова «Аленький цветочек» так взволновала меня, что я тут же принялся строчить пьесы. Ничего путного из этого не вышло, но любовь к литературе, поселившаяся во мне еще в Софиевской школе, еще больше окрепла. Впоследствии именно литература станет моей профессией, делом моей жизни и совести. Если бы не она, не было бы и этих записок.

За новым мостом через Стерлю, в сыроватой низинке, засаженной тополями, внимание проезжих и прохожих привлекает одноэтажное, но довольно массивное кирпичное здание. Тут в последние годы своего существования располагалось наше педагогическое училище. Здесь я учился у таких замечательных педагогов, как Наталья Андреевна Ефременко, Бруно Вильгельмович Грюнвальд, Надежда Дмитриевна Курбатова. Светлыми и тяжкими были для меня эти годы: на всем курсе из мальчиков я оказался единственным, все — девочки. Это при моей-то замкнутости и прямо-таки чудовищной стеснительности, которые до сих пор портят мне жизнь. А что уж говорить о комплексах только что пришедшего из совершенно другого, деревенского, мира подростка!..

По новой части города так запросто не походишь — она огромна. Благо, в Стерлитамаке (на зависть Уфе) хорошо работает общественный транспорт. И вот я еду, думаю, вспоминаю…

Вот справа — огромные строения элеватора. Одно лето я работал тут с моим другом Мишей Кацуком на строительстве какого-то корпуса (поди разбери теперь, какого!). Нужны были деньги, чтобы поехать в Белорецк доучиваться, потому что наше здешнее училище почему-то расформировали. Деньги мы заработали, поехали, доучились. Это был первый заработок в моей жизни.

Вон за Двухсотым кварталом сквозь зелень вездесущих тополей и кленов виднеются гаражи автолюбителей, в одном из которых стоит, дожидается своего хозяина «Москвич» моего брата. Сегодня беспокоить его я не стану, у него и без меня забот, поди, немало.

Когда впереди на фоне синего августовского неба вырисовываются высокие ажурные «этажерки» завода СК, я вспоминаю, как нас, учащихся педучилища, студентов и старших школьников, привозили сюда расчищать от снега огромную строительную площадку. Ну да, как раз под этот самый завод. А неподалеку уже вовсю дымили мощные трубы ТЭЦ и содово-цементного комбината, ненасытного пожирателя моих любимых шиханов. Я тайно недолюбливал его за это, однако вместе со всеми восторгался впечатляющей картиной торжествующей индустрии. Думается, никто из нас в то время о проблемах экологии даже не слышал.

Промышленная зона осталась позади, за окнами троллейбуса плывут пейзажи жилого массива. Где-то среди этих домов находится (а вон и оно!) памятное мне молодежное общежитие. А памятно вот чем. Как-то общество книголюбов попросило меня зайти в это общежитие и почитать молодежи свои стихи, рассказать о новинках башкирской литературы.

Надо сказать, что в 60—70-е годы интерес к литературе в обществе был большой, книги наши расходились массовыми тиражами, и нас, писателей, старались залучить к себе не только библиотеки. Вот и я, держа данное слово, не забыл про это общежитие. Прихожу, а мне: «Роберт Паль? Такого писателя нет и быть не может!» Почему «не может» я не понял, но запомнил. Как веселый анекдот из нашей не ахти какой веселой писательской жизни.

На автовокзал к отправке уфимского автобуса я опоздал. Теперь придется ждать вечернего, вздохнул я без особого сожаления и пошел в буфет перекусить. Накупил любимых пирожков с капустой, взял бутылку лимонада и только устроился за столиком, — радио объявляет посадку в автобус, отправляющийся в Раевку.

И тут со мной что-то случилось. Подхватившись, я не раздумывая помчался в билетную кассу, купил себе билет и влетел в салон, когда водитель уже собирался закрыть дверь.

И вот я еду, совсем не давая себе отчета — куда и зачем. Только глазами отмечаю поворот на Раевский тракт, перекресток с дорогой Уфа — Оренбург, Рязановку, Услы… И на душе сделалось так хорошо: я опять побываю на родине.

Пусть не обижаются Первомайский совхоз и Стерлитамак, но Миякинский район с его существующими и исчезнувшими деревнями — тоже моя родина. Если в Южном я родился, здесь сделал первые шаги по земле. Эта земля вскормила меня, дала окрепнуть и осознать себя. Спасла не только меня, но и всю мою горемычную семью.

Опять стоял яркий солнечный август, на полях шла уборка, над дорогой вслед за отвозящими от комбайнов зерно машинами вились стаи голубей, галок и грачей. По этой дороге когда-то везли наш дом — с одной родной земли на другую, тоже родную. Потом — родную, а тогда еще неведомую и чужую.

У поворота на Кызыльск я попросил остановиться. Вслед за мной из автобуса вышла уже немолодая женщина, неся что-то тяжелое в туго перетянутой бельевой веревкой коробке.

Я предложил ей свою помощь, если и она идет в Кызыльск. Оказалось — именно туда. А в коробке — телевизор, который она возила в город на починку.

— У меня там дочка живет. А зять, такой умелец, взял и все в минуту наладил. Опять в цвете будет показывать. Очень мои внучки сказки смотреть любят…

До совхозного поселка верст семь, ну, думаю, умаюсь, а тут навстречу — мотоцикл с коляской.

— Это за мной, — обрадовалась моя попутчица. — Сын встречает.

Я помог ей устроиться в коляске, подал коробку.

— А вы на сиденье садитесь. Вам ведь тоже в Кызыльск?

— За Кызыльск, — усмехнулся я.

— Ну вот! Все короче дорога станет.

В поселке я поблагодарил за услугу, а она и спрашивает, да так участливо, заранее жалея:

— Вы не в Писаревку ли? Так Писаревки давно нет…

— Нет, — говорю, — мне дальше.

— Тогда в Бондаревку? Так ведь и ее…

Я опять качаю головой.

— В Софиевку, выходит. Ну, эта стоит. Сейчас там тоже, вроде бы, совхоз.

— Нет, — уже откланиваюсь я, — на этот раз ближе. В Блюменталь. Была такая деревенька, где я вырос…

— Это к немцам? Слышала. Только и этой нет.

— А я ненадолго — лишь посмотреть. Там моя мама схоронена.

— Сердце, стало быть, позвало. Добрый знак…

Я уже выходил на дорогу, когда она окликнула меня, ведя старенький велосипед.

— Пешком далековато будет. Возьмите этот, все-таки на колесах.