Нередко случалось, что от расторопности и настойчивости Тольнаи всецело зависела организация питания и лечения пленных венгерских солдат. Но Тольнаи выдерживал такой темп. Перенапряжение ничуть его не измотало — напротив, как бы с новой силой возродило в нем жажду деятельности. Тольнаи ни на миг не забывал погибших товарищей, он помнил о них, и это заставляло его работать еще самоотверженнее и самозабвеннее. Он осунулся, похудел. Его форма превратилась в жалкие обноски, и Тольнаи выдали красноармейское обмундирование. А на шапку свою он нашил красно-бело-зеленую ленту. Новая форма обязывала ко многому, и Тольнаи стал как-то особенно подтянут, даже поступь его стала тверже.

— Слышал ты что-нибудь о Пасторе? — спрашивал он несколько раз Балинта.

— Знаю не больше, чем ты, — отвечал лысый майор. Понятия не имею, где он, но убежден, что где бы Пастор ни находился, он свой долг выполняет с честью. Будущее покажет…

— Будущее! — с горечью повторил Тольнаи. — Будущее… А как далеко до этого будущего?

— Уже совсем близко, — убежденно ответил Балинт.

Часть четвертая

1. Муки рождения

Получив приказ от политуправления фронта, майор Балинт сел в кабину пятитонки. За его спиной, в кузове, среди книг и огромных газетных кип, разместились четверо автоматчиков и старший лейтенант Олднер с Петером Тольнаи.

Советские войска на несколько дней замедлили темпы наступления, чтобы перевести дыхание. Пока выравнивалась линия фронта, в плен было захвачено еще тридцать девять тысяч солдат противника.

В обстановке, когда сами победители достоверно не знают, получат ли они завтра обед, каждый лишний пленный — радость небольшая. Да и побежденным плен, означавший в обычных условиях освобождение от воинских тягот, безопасность и сносную жизнь, не сулил сейчас особых благ.

В новой партии пленных насчитывалось до шести тысяч венгров. Подавляющее их большинство, свыше пяти тысяч, попали в плен, как говорится, скопом. Они оказались запертыми будто в огромном котле — в долине, окруженной с трех сторон высокими горами, из долины этой был один-единственный выход — на юго-запад. Стоило его перерезать, и ловушка неминуемо захлопывалась. Так и получилось.

Вначале из сугубо политических соображений немцы рассредоточили и отделили друг от друга все венгерские полки, батальоны и даже роты. Но, убедившись, что в этом районе самим немцам приходится весьма туго, гитлеровское командование внезапно приняло другое решение и без всякой предварительной подготовки вновь свело воедино только что столь продуманно разъединенные венгерские части. Отдав их под командование немецкого подполковника, им предоставили истекать кровью в арьергардных боях: это позволяло немцам выиграть время.

Тактически этот прием был далеко не нов и многократно себя оправдывал. Однако на сей раз гитлеровцам не повезло. Еще два года, даже год назад гонведы, попав в западню, отчаянно, до последней возможности отбивались, считая, что, если они попадут в плен, русские непременно «сдерут с них шкуру». Но теперь они бросали оружие без малейшей попытки оказать сопротивление, радуясь, что появилась наконец возможность избавиться от гитлеровцев.

Долина, где гонведы попали в плен, находилась неподалеку от деревни Надворная, в относительно безопасной местности. От артиллерийского обстрела ее защищали горы, авиации же в этом районе вообще было нечего делать. Однако долина эта, столь внезапно превратившаяся из поля боя во временный лагерь для военнопленных, представляла неудобство в другом отношении: единственная дорога, пригодная для автотранспорта, вела в сторону немецких позиций, и, хотя ее надежно контролировали советские части, о доставке по ней продовольствия нельзя было и думать.

После двухсуточной передышки советские части вновь перешли в наступление, а немцы отступили. И дорога, ведущая из долины, проходила через тылы одной советской дивизии. Но и сама эта стрелковая дивизия уже целую неделю не получала никаких пополнений, и ее склады пустовали. Дальше дорога ответвлялась на северо-восток, где развертывались к бою еще две только что подошедшие сибирские дивизии. Связь тылов с передним краем осуществлялась по единственному узкому и длинному коридору, так что ни одна из трех дивизий взять на себя снабжение венгерских военнопленных не могла.

Шоссе было забито до отказа колоннами артиллерии, транспортами с боеприпасами и стремительно мчавшимися грузовиками, которые подбрасывали к линии фронта свежие войска, а обратным рейсом эвакуировали раненых. Галицийские дороги до того узки, что мимо рвущейся на запад колонны машин чуть ли не впритирку могли пройти машины, направлявшиеся на восток. Пехоте пришлось шагать по обочинам. В этих условиях нелегко было снабжать пленных продовольствием и совершенно невозможно переправить их в тыл.

В долине, куда военная буря загнала почти шесть тысяч венгров, до войны стояло украинское село. Жители его занимались преимущественно животноводством. В 1941 году немцы сожгли село, угнали все население на работу в Германию, а скот пустили на мясо. Судя по пепелищу, село было большое, зажиточное. Поповский дом и здание сельской управы, каменные, крытые шифером строения, остались в целости и сохранности.

Каким-то чудом почти полностью сохранился и еще один, довольно неуклюжий сарай из неоструганных бревен, с маленькими, густо зарешеченными оконцами. Сарай этот был построен еще при польских панах и служил острогом. Немецкие оккупанты тоже использовали строение по прямому назначению: польские жандармы держали здесь взаперти украинских крестьян, гитлеровцы бросали сюда украинских и польских патриотов. По склонам гор были разбросаны виллы, принадлежавшие местным богачам — жандармским офицерам, сборщикам налогов, крупным арендаторам и владельцам лесопилок. Сейчас эти постройки были без крыш и дверей. Но каменные стены стояли нерушимо.

В бывшей тюрьме разместили лазарет. В поповском доме расположились командование и охрана временного лагеря: молодой капитан-украинец, два младших лейтенанта, один сержант и восемь бойцов. Из пяти комнат поповского дома эти двенадцать человек заняли всего две. Остальные три были резервированы под провиантский склад.

Капитан разослал всюду, куда мог, телеграммы, прося помочь продовольствием. Ответ пришел только из штаба фронта, да и то малоутешительный. Отчаявшись придумать что-нибудь поумнее, капитан вышел с двумя солдатами на шоссе и начал останавливать все проходившие мимо машины, буквально вымаливая у них провиант для вверенных ему военнопленных. В большинстве случаев над ними только смеялись, и все же порой удавалось то тут, то там заполучить хоть по нескольку центнеров хлеба. Как-то при попытке остановить танковую колонну капитан чуть было не попал под танк, но успел отскочить в придорожную канаву. В другой раз, когда он вздумал остановить штаб какого-то артиллерийского полка, его немедленно взяли под арест в полной уверенности, что он пьян. Допрашивавший его артиллерийский подполковник даже потребовал, чтобы капитан на него дыхнул.

— Гм… подумать только, ни в одном глазу! — заметил он с удивлением.

Подполковник распорядился отправить с капитаном одного из своих политработников. В результате через несколько часов в лагерь прибыли девять грузовиков с продовольствием и медикаментами, а насчет положения военнопленных посетивший их офицер послал срочное донесение в политуправление фронта. Получив его, начал политуправления немедленно снарядил в дорогу Балинта, Олднера и Тольнаи. Одновременно была разослана соответствующая телеграмма всем политотделам воинских частей, продвигавшихся в районе горной долины.

Майор Балинт и его спутники отправились в путь на рассвете, рассчитывая к восьми часам утра добраться до места назначения. Однако прибыли они в лагерь лишь в сумерки. Весь день, как и предыдущие двое суток, непрерывно сеял мелкий неотвязный дождь. Дорогу развезло, обмундирование отяжелело. Казалось, что все тело пропиталось сыростью.