— Раз так, можно обойтись и без офицеров, — настаивал Тольнаи.

— Решено было создать венгерскую дивизию, втянув в работу тех немногих офицеров, которые поняли, что мы трудимся во имя блага венгерского народа и, когда приходится выбирать между генералами и народом, мы выбираем народ. С небольшим офицерским составом организовать дивизию хоть и трудно, но все же можно. И она была бы организована…

— Если бы?.. — нетерпеливо прервал Тольнаи говорившего слишком медлительно и задумчиво Тота.

— Если бы в последнюю минуту, — спокойно продолжал капитан, — к нам не пришли на помощь штабные офицеры…

— Не понимаю!

— Сейчас поймете. Как я уже сказал, кадровые офицеры изъявили согласие выступить против Гитлера при условии получения на сей счет приказа от Хорти. А множество молодых офицеров были согласны начать действовать, если последует приказ или хотя бы разрешение от высших офицеров и генералов. Знаете ли вы, что в медицине зовется «фантомной болью»? Это когда солдат с ампутированной ногой еще несколько недель после операции продолжает ощущать, как шевелятся пальцы и даже чувствует бывшие мозоли. Явление общеизвестное, и врачи дают ему вполне научное объяснение. Куда труднее, наконец, объяснить подобный «фантом» в отношении дисциплины: штабные офицеры продолжают подчиняться приказу Хорти, когда даже он сам ломает голову над тем, куда бы лучше спрятаться от последствий собственной недальновидной и предательской политики… То же происходит с младшими офицерами. Они повинуются своим старшим чинам, хотя те всего лишь случайно уцелевшие жрецы низвергнутого идола. Один француз, не помню его имени, сказал, что человечество делится на две части: живых и мертвых, причем мертвых большинство.

— Огюст Конт, — тихо вставил Тольнаи.

— Да, именно так звали этого француза. Его фраза означает, что живые унаследовали свои учреждения, законы и обычаи от мертвых, жизнь регулируется и направляется мертвыми. Мой хороший друг, майор Геза Балинт, когда мы провели с ним однажды ночь в воронке на ничьей земле, сказал мне, что при социализме жизнью будут управлять живые, как в своих интересах, так и в интересах будущих поколений…

Рассуждения капитана Тота поразили Тольнаи. Он готов был задать новый вопрос капитану, но воздержался.

— Итак, — продолжал Йожеф Тот, — раз генералы прислушиваются к голосам мертвых, мы решили воевать без них! Когда генералы уразумели, что мы можем обойтись без их помощи, они внезапно предложили нам свои услуги…

Йожеф Тот и Тольнаи сидели под дубом; они проработали всю ночь, но после завтрака ни тому, ни другому не хотелось спать.

— Словом, — продолжил разговор Тот, — сперва подполковник, за ним генерал-майор, а через несколько дней и изувеченный генерал-лейтенант предложили нам свои услуги. Мы эти услуги приняли…

— Я этого не сделал бы!

— Будучи на нашем месте, вы поступили бы точно так же.

Мы предоставили им все возможности для формирования венгерской дивизии. Очень скоро, однако, обнаружилось, что они втягивали в дело исключительно офицеров из числа приверженцев Хорти или из числа нилашистов, стараясь держать в стороне и обходить тех, кто действительно стремился воевать за свой народ, за его свободу.

— Но венгерской-то дивизии все еще нет!

— Пока нет. И все-таки… Мы создадим ее, может, завтра, может, послезавтра, но уж, во всяком случае, в самом ближайшем будущем. И одновременно в самой Венгрии… всюду, где живут венгры, начинается освободительная борьба под руководством коммунистов. Борьба эта потребует многих жертв.

В начале беседы капитан Тот говорил медленно, отчеканивая каждое слово, но затем голос его вдруг сделался резким, глаза горели, он широко взмахивал руками.

Сделав небольшую паузу, Тот потер лоб рукой, улыбнулся и уже по-прежнему негромко продолжал:

— Так будет! Сейчас будущие генералы командуют только взводами, но завтра… Как вы думаете, товарищ Тольнаи, хороший выйдет генерал из Пастора? Что до меня, я уверен! А известно ли вам, сколько таких Пасторов вырастает в партизанских боях? Сколько растет их в Венгрии? Много, очень много! Такое количество, какое требуется венгерскому народу, чтобы занять, удержать и защитить Венгрию! Одобряете такую стратегию? Ну, а теперь пойдемте спать. Сдается, ночь нам предстоит тяжелая.

Ночь действительно выдалась трудная.

Согласно полученному по радио приказу, «Фиалка» снова перекочевала на новую стоянку. За неделю отряд уже трижды снимался с места. В последнее время немцы широко развернули действия против партизан и крупными силами прочесывали леса. Венгерские солдаты, а их в отряде уже было большинство, жаждали принять бой, но однорукий подполковник и Тулипан воздерживались, они не считали возможным рисковать отрядом.

— Вы еще понадобитесь в будущем, ребята! — оправдывал свою тактику подполковник.

— Вы сумеете принести пользу Венгрии лишь в том случае, если поймете, что надо не геройствовать, а победить, — добавлял Тулипан. — А для этого необходимо остаться в живых.

Однако непрерывная кочевка отряда так или иначе сопровождалась жертвами.

Правда, на место каждого выбывшего из строя гонведа вставал новый боец, но все же потери сильно заботили Тулипана и однорукого подполковника. С тяжелым сердцем решались они всякий раз на переброску лагеря. Но события подтверждали правильность полученного по радио приказа. Промедление с перекочевкой влекло за собой и большие жертвы. Павших бойцов — русских, венгров, украинцев, словаков и румын — хоронили в братских могилах, а их оружие сразу переходило в руки новых хозяев. Пополнялся отряд новичками, которые зачастую прибывали в него из рядов преследователей.

После четырехнедельных скитаний положение «Фиалки» сделалось настолько тяжелым, что даже Тулипан начинал склоняться к решению принять бой.

— Уж лучше погибнуть сражаясь! Иначе нас просто перестреляют, как зайцев, — сказал он.

— Если не будет другого выхода, умрем в бою. Но в данный момент у нас, думается, еще нет права избирать геройскую смерть, — решительно заявил Филиппов. — Мы нужны для будущих битв.

Партизаны не знали, что у их командиров остается все меньше надежд сберечь «Фиалку», однако отлично понимали, что положение отряда нелегкое. Оставаться на месте было нельзя, а двинуться на сближение с частями Красной Армии отряд не мог.

Порой кое-кто из бойцов «Фиалки» уже начинал жалеть, что пошел в партизаны, и подумывал, как бы повернуть вспять. Другие, измученные и усталые, даже смерть считали избавлением. И все же большинство крепко стискивало зубы и молча верило в завтрашний день.

Мысли партизан, вернее, ставших партизанами гонведов были заняты тем, как помочь отряду. Получив приказ, они неукоснительно его выполняли. Но ведь это долг каждого солдата. Однако партизаны — они же не были солдатами Хорти — тревожились теперь не только за свою личную судьбу, но и за товарищей, и за то общее дело, во имя которого сражается отряд.

— Ну что, дружище, лихо приходится?

— Лихо-то лихо, но погоди, я и сам задам этому лиху! Руки так и чешутся встряхнуть господ и выбить из них черную душу!

— Именно для этого и нужно выстоять!

— А мы и выстоим, — вмешался Тольнаи слегка наставительным тоном.

Этот тон невольно появлялся у него в тех случаях, когда он был чем-то обижен. А теперь его сильно задевало, что командование скрывает опасность даже от него.

Тем не менее положение отряда несколько облегчилось как раз благодаря Тольнаи. Сама идея принадлежала, в сущности, не ему, он ее только высказал.

Походную типографию уложили в дорогу. Приходилось спешить, так как немцы подвергли минометному обстрелу рощицу, в которой остановилась на день «Фиалка». Заканьош помогал Тольнаи запаковывать ящики.

— Быстрее, Заканьош!

— Куда торопиться? Чем ближе продвигаемся к фронту, тем чаще входим в соприкосновение с немцами, с их крупными соединениями, — ответил он.

Заканьош еще долго разглагольствовал на тему о том, как расценивают обстановку партизаны-венгры, но Тольнаи уже был не в состоянии сосредоточиться и не слушал его. Повозившись еще немного с ящиками, он бросил работу и направился прямо к Тулипану, тоже занятому приготовлениями в дорогу.