Каждый раз, когда бомбежка была в самом разгаре, в конторе появлялся некто по фамилии Тарьян, из нилашистской «гвардии». Он цеплял на крючок в стене свой увешанный ручными гранатами пояс, садился на стул верхом, растопырив ноги в стороны, и криво улыбался, словно желая сказать: «Ну что? Смелый я парень? Видите, я плюю на эту пустячную бомбежку».

— Братья, — говорил он всякий раз, обращаясь ко всем, — поступайте в Вооруженную национальную гвардию! Получите пропуска в убежище…

Поначалу люди отнекивались, но в конце концов большинство все же вступило: мало у кого выдерживали нервы, когда каждую минуту ждешь, влетит в окно какая-нибудь заблудшая мина или нет, когда и слева, и справа, и над головой все время что-то рвется, грохочет… Но больше других Тарьян почему-то прицеливался к Ласло.

— Ты, я вижу, брат, тоже парень не робкого десятка! И почему ты не хочешь вступать в гвардию? Такие, как ты, нам как раз и нужны!

Ласло лишь с большим трудом удалось избавиться от его приставаний:

— У меня свое дело у тебя, брат, свое. Каждый венгр должен выполнить долг на своем месте. Только тогда мы победим, верно?

Однажды вечером — грохот боя начал уже стихать — в штабную ввалился Тарьян. Видно было, что он крепко промерз и устал.

— Ух, ну и выдался сегодня денек! А знаешь, где я был? — обратился он к начальнику канцелярии. — На самом верху, на Малой Швабке. Гонял туда людишек укрепления строить. На передовую! Вот где дело идет всерьез! Не знаю, сколько моих «строителей» обратно вернется! — И, снизив голос до шепота, вдруг спросил: — Между прочим, по секрету, ты знаешь, что среди русских и венгры есть?

Начальник канцелярии, читавший какие-то бумажки при слабом свете притененной лампы, не очень обрадовался разговорчивому пришельцу: он вообще не любил Тарьяна. Поэтому, зло посмотрев на него, буркнул:

— Дурак!

— Ей-богу, венгры! Своими глазами видел, в бинокль смотрел.

— Откуда, черт побери!

— Да говорю же я тебе! Метрах в восьмидесяти, а то и пятидесяти были от меня, не больше.

— Может, русские переодетые что-нибудь там замышляют?

— Да? А тогда зачем им было кокарды красным сукном обшивать? Говорю: сам видел в бинокль. Вилла там одна есть, в саду в кустах стоит над фуникулером. Так вот они как раз через сад этот перебегали. Своими глазами видел их. Говорю: венгры…

И опять, приглушив голос, чтобы не расслышал Ласло, добавил:

— Рассказывают, будто возле Инженерного института пятьсот человек наших к русским перебежали. Дня два назад… Будто бы они…

Начальник канцелярии рассвирепел:

— Во-первых, коли ты такой уж умный, мог бы знать, что не пятьсот, а пятьдесят… Во-вторых, их всех до одного перебили русские… Это тебе с перепою черти приснились. Может быть, ты их и принял за венгерских солдат?!

Тарьян сердито передернул плечами.

— Хотел бы я знать, кто из нас их видел: ты или я?.. Какой умник выискался! Думаешь, если за стол взгромоздился, так у тебя ума прибавилось?

Маленькая кучка писарей устраивалась на ночлег в коридоре убежища, стелила на пол солому, какие-то старые одеяла.

Но Ласло в эту ночь не хотелось спать. Значит, Миклош прорвался! Но сколько же ребят ушло с ним: пятьдесят или пятьсот? Впрочем, все равно: важно, что прошли и воюют! И как бы шлют ему свой привет — пусть через этого пьяницу-нилашиста.

С первого дня, как попал сюда, Саларди смеялся в душе над тем, что стал «сотрудником» нилашистского штаба! И даже чувствовал себя немножко героем… Ну, если не героем, то уж, во всяком случае, — сорвиголовой.

Но теперь он вдруг стал противен самому себе. Словно он и в самом деле продался, стал наемником, чем-то вроде наймита генерала Франко.

В голове рождались сотни и сотни планов. Но одно он знал наверное: он будет сражаться. Если придется, даже в одиночку, если потребуется, заплатит жизнью.

В эту же ночь и Мартон Андришко решил покинуть укрытие и, вопреки всем запретам, навестить своего друга на улице Медве.

Все думали, что осада продлится день-два, самое большее — полмесяца. Но недели шли и шли, одна за другой.

Пора было предпринимать что-то.

Следующий день выдался погожим. В небе с самого утра, будто стрижи над рекой, замелькали русские штурмовики. И чем ближе к полудню, тем жарче разгорался бой. В простенок штабной комнаты, рядом с окном, с диким визгом врезалась мина.

«Брат» Тарьян был тут как тут.

— Кто вступит в Национальную гвардию… — начал он и, по обыкновению, разыгрывая из себя храбреца, отстегнул пояс и уже приготовился рассесться посреди комнаты.

И вдруг начальник канцелярии не выдержал.

— Заткнись ты! — бешено заорал он. — Все пойдем в убежище: и кто вступит, и кто не вступит, понял?! Здесь все равно невозможно работать!..

У Ласло моментально созрело решение. Хотя писари, обрадованно вскочив, ринулись к двери, Ласло как ни в чем не бывало остался на своем месте. Начальник вопросительно посмотрел на него.

— Разрешите мне остаться! — сказал Ласло. — Я еще позавчерашний список не закончил. Там сто призывников, не меньше… и нужно внести их в список рабочей роты. До них черед дойдет только в конце недели, так чего же нам их даром кормить? И рапорты патрулей нужно обработать…

Начальник канцелярии вначале было заколебался, но тут где-то совсем поблизости бабахнула новая бомба, и он, буркнув «ладно», запер стол и поспешил к двери.

— Трусливые канцелярские крысы! — захохотал Тарьян и, показывая на Ласло, сказал: — Вот этого, единственного, взял бы. Остальных мне и даром не надо!

Однако смех смехом, но и сам он тоже поторопился убраться. Последним из комнаты уходил молоденький писарь, парнишка лет восемнадцати, угодивший на эту работу несколько дней назад примерно так же, как и Ласло. Из отдельных его замечаний, разговоров после работы, по вечерам, Ласло понял, что пареньку этому тоже не по нраву звание нилашистского солдата.

— Не хочешь со мной остаться? — остановил его в дверях Ласло.

Парнишка, переменившись в лице, растерянно посмотрел на него и в замешательстве ответил:

— Никак нет!

— Ты что же, до конца войны хочешь служить? — удивился Ласло.

— Как же, черта с два!..

— Ну, тогда обожди минуток пять! — твердо взглянув пареньку в глаза, почти тоном приказа сказал Ласло. Тот смущённо прикрыл дверь, подошел.

— Чего тебе?

Ласло указал на валявшиеся на столе заверенные печатями бланки удостоверений. Это были теперь редко кому выдававшиеся удостоверения о непригодности к военной службе.

— Садись, и быстренько заполни одно на свое имя. А я сделаю то же для себя!

Паренек счастливо заулыбался во весь рот.

Руки их дрожали от волнения, густой дым ел глаза. И все же они управились с операцией в мгновение ока.

— Оставшиеся поделим! — Ласло разделил пачку бланков на две части и половину отдал пареньку. — Спрячь. Да погоди ты, не спеши.

Он огляделся в дымной комнате, где все было перевернуто вверх тормашками. Взор его задержался на ремне, забытом «братом» Тарьяном. Ласло рассмеялся.

— Умрем смертью героев. Но прежде подпалим картотеку!

Они кучей свалили на пол учетные карточки, полили их остатками керосина из лампы, бросили сверху лопатку угольев, тлевших в печи, а поверх них еще и охапку сухих, мелко наколотых дров.

— Выгляни: как там — все в порядке? — шепнул он пареньку, тяжело дыша от волнения и суетни.

— Нет ни души!

— Хорошо. Давай сюда гранаты.

Посередине комнаты уже разгорался, треща и пощелкивая, костер. Ласло ногой пихнул на середину комнаты еще одну пачку мелко наколотых дров и сверху бросил связку гранат.

— А теперь… бегом марш!

Все это заняло не более трех минут.

Они торопливо прошли по длинному безлюдному коридору. С просторного двора видна была вся казарма — в ней не осталось ни единого окна. Над плацем танцевали лампочки, подвешенные на проволоке, будто угодившие в шторм кораблики. А вокруг бушевала, громыхала, тарахтела битва.