(Рейн Е. Несколько слов вдогонку // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 398–399)
Тамара Зибунова:
Когда перед Сережей возникла перспектива издать книгу, он перестал выпивать, весь был поглощен работой. В издательстве «Ээсти Раамат» русским редактором была жена моего сокурсника и хорошая моя приятельница Эльвира Михайлова. Я отвела к ней Сережу, и Эльвира сказала, что готова работать с его рукописью. Он был счастлив и сразу же стал работать над будущей книгой — подбирать рассказы для публикации, переписывать, дорабатывать.
Я отобрал шестнадцать самых безобидных рассказов и пошел в издательство. Редактор Эльвира Кураева встретила меня чрезвычайно приветливо. Через несколько дней звонит — очень понравилось. Даем на рецензию в Тартуский университет.
— А можно самому Лотману?
— Вообще-то можно. Юрий Михайлович с удовольствием напишет рецензию, Только я не советую. Его фамилия привлечет нежелательный интерес. Пошлем доценту Беззубову. Это очень знающий человек, специалист по творчеству Леонида Андреева. Вы любите Андреева?
— Нет. Он пышный и с надрывом. Мне вся эта компания не очень-то: Горький, Андреев, Скиталец…
— Неважно, Беззубов — человек широкого диапазона.
— Да я не возражаю…
Беззубов написал положительную рецензию. Приводить ее целиком не имеет смысла. Вот последний абзац: «С. Довлатов является зрелым писателем. Его рассказы обладают несомненными литературными достоинствами».
Через три недели со мной был подписан договор 36/ЕИ-74.
Тамара Зибунова:
Поначалу все складывалось очень хорошо. Глава издательства «Ээсти Раамат» Аксель Тамм очень хотел издать хорошую русскую книгу и долго бился за нее впоследствии. Когда начались цензурные придирки, которые становились все серьезнее, нам и в голову не приходило, что уже утвержденную книгу все-таки не издадут.
Русская литературная секция в Таллинне очень малочисленна. Уже три года здесь не принимали в Союз новых членов. Поэтому мной так и заинтересовались. Гранки пришли буквально через месяц. Затем — вторая корректура. То есть по срокам нечто фантастическое!.. Позднее я узнал, что рукопись все же тормозили. У кого-то она вызывала законное недоумение. Автор почему-то ленинградец. (Я работал в Эстонии с ленинградской пропиской.) Да и тексты оказались не столь уж безобидными. В общем, тормозили…
Иван Трулль:
Однажды мне позвонил завсектором Маннерман и сказал: «Мне из издательства прислали смакетированный сборник Довлатова, но на него наложено вето, цензура не пропускает. Не прочтешь?» Я прочитал эту книгу — мне понравилось. Называлась она «Пять углов», как и известная площадь в Ленинграде. Я подумал, что к такому названию могут придраться: почему мы издаем книгу о Пяти углах в Таллинне, а не в Ленинграде? Значит, там ее издавать отказываются? Я порекомендовал придумать какое-то другое название, и название было найдено — «Городские рассказы». Дальше следовало обсуждение в ЦК — Довлатов потом жалел, что не присутствовал на нем. Я высказал свое благожелательное мнение о книге, упомянул, что ее можно сопоставить с рассказом «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. После этого все запреты с книги были сняты.
Позже я узнал, как все это было. Сообщение делал инструктор ЦК Ян Труль. Мне кажется, он талантливо построил свою речь. Вот ее приблизительное изложение:
«Довлатов пишет о городских низах. Его персонажи — ущербные люди, богема. Их не печатают, обижают. Они много пьют. Допускают излишества помимо брака. Чувствуется, рассказы автобиографические. Довлатов и его герои — одно. Можно, конечно, эту вещь запретить, Но лучше — издать. Выход книги будет естественным и логичным продолжением судьбы героев. Выход книги будет частью ее сюжета. Позитивным жизнеутверждающим финалом. Поэтому я за то, чтобы книгу издать…»
Я ждал сигнального экземпляра, медленно тянулись дни, полные надежд.
Тамара Зибунова:
У моего студенческого приятеля Володи Котельникова дядя жены служил в Государственном комитете по кинематографии. Возникла идея дать рукопись этому родственнику — он был человек влиятельный и вполне мог посодействовать в издании или даже экранизации. Сам Котельников, который, кстати, в свое время устроил Сережу в кочегарку, вместе со своим другом Сергеем Солдатовым занимался распространением всевозможной диссидентской литературы. В тот момент, когда мы уже ждали сигнального экземпляра, Солдатова арестовали. Кажется, он был членом партии «Независимая Эстония» и вместе со своими соратниками написал какое-то письмо с требованием освободить Эстонию. После этого ареста в Таллинне началась волна обысков, о чем мы, разумеется, не знали.
Нас познакомили в одной литературной компании. Затем мы несколько раз беседовали в коридоре партийной газеты. Бывший суворовец, кочегар, что-то пишет… фамилия — Котельников. Свои рассказы он так и не принес, хотя мы об этом уславливались. Теперь мне кажется, что я его сразу невзлюбил. Что-то подозрительное в нем обнаружил. А впрочем, это ерунда. Мы были в хороших отношениях. Единственное меня чуточку настораживало: литератор и пролетарий, жил он весьма комфортабельно. Приобретал где-то шикарную одежду. Интересовался мебелью… Нельзя, будучи деклассированным поэтом, заниматься какими-то финскими обоями. А может быть, я просто сноб… Зачем я рассказываю о Котельникове? Это выяснится чуть позже.
Тамара Зибунова:
Накануне обыска у Котельникова я отвозила какие-то вещи к маме. Троллейбус остановился у дома Котельникова, я решила зайти в гости. Володя вынес папку с Сережиными рукописями. У меня было два тяжелых пакета, и я сказала, что папки заберу в другой раз. Рукопись осталась лежать на видном месте. На следующий день я легла в больницу, а ночью ко мне как-то прорвался Володя Котельников со страшной новостью: «Тамара, у меня был обыск, и Сережину книгу взяли!» Искали, конечно, вовсе не Сережины рукописи, но их случайно забрали вместе с Солженицыным и прочей запретной литературой.
Группа эстонцев направила петицию в ООН. «Мы требуем демократизации и самоопределения… Хотим положить конец насильственной русификации… Действуем в рамках советских законов…» Через три дня этот меморандум передавали западные радиостанции. Еще через неделю из Москвы поступила директива — усилить воспитательную работу. А это значит — кого-то уволить. Разумеется, помимо следствия над авторами меморандума. Ну и так далее. У Котельникова был обыск. Не знаю, в чем он провинился. Дальнейших санкций избежал. Не был привлечен даже в качестве свидетеля. Среди прочих бумаг у него изъяли мои рассказы. Я отнесся к этому спокойно. Разберутся — вернут. Не из-за меня же весь этот шум. Там должны быть горы настоящего самиздата. То есть я был встревожен, как и другие, не больше. Ждал верстку. Вдруг звонит Эльвира Кураева:
— Книжка запрещена. Подробностей не знаю. Больше говорить не могу. Все пропало…
Валерий Воскобойников:
Насколько я знаю, Сережа в Таллинне совершил роковую ошибку. Испугавшись за свою рукопись, которую обнаружили при обыске у каких-то вроде бы эстонских националистов, он сам пошел сдаваться в КГБ, чтобы рассказать о происшедшем. Но так поступало большинство советских граждан. Чтобы понять это, нужно знать жуткую атмосферу того времени. И еще нужно знать, как сильно Сережа испугался за свою книгу — ведь она была уже на выходе. Полковник ему сказал: «Идите, работайте спокойно». А сам тем временем позвонил в редакцию и потребовал, чтобы Довлатова на всякий случай немедленно уволили.