– Переверните страницу.

На следующей странице была она, первоптица, оперенное пресмыкающееся, знаменитая переходная форма, связующее звено между двумя давно разделившимися классами. С согнутыми лапами и растопыренными крыльями. Два крыла, выгнутая назад шея. Расплющен, как будто переехали. Она его видела. Берлинский экземпляр, самая известная из всех окаменелостей. В музее. За стеклом. Какой-то ребенок спросил: «Это ангел?»– Археоптерикс обладает признаками двух классов животных: он имел оперение, но вместо клюва у него была челюсть, покрытая зубами, когтистые лапы, грудина без киля и удлиненный хвост с большим числом позвонков. Размером он был не больше голубя, но летать мог в лучшем случае, как курица. Он крепко цеплялся когтями за стволы деревьев, иногда планировал вниз или порхал с ветки на ветку. Настоящим полетом, это вряд ли можно назвать.

Скорее недоптица, чем первоптица. Иметь перья мало. Все птицы, проходили через начальную оперенную стадию. С точки зрения, эволюции археоптерикс – это птица, еще не научившаяся летать, а страус – птица, летать разучившаяся. Летательный рефлекс еще в наличии, но нет жестких маховых перьев, чтобы рассекать воздух в полете.

– Отсылки к истории происхождения видов есть и в теле человека. Это маленькие, на первый взгляд незначительные детали. Аппендикс. Копчик. Зубы мудрости.

Рудиментарные органы, бесполезные, но и безвредные признаки, сувениры из общего с животными прошлого, которые человек все еще таскает с собой. Даже в наших телах погребены окаменелости. В каждом из нас прячется первобытный человек.

– Порой прошлое настигает человека, в этом случае мы имеем дело с атавизмами. У некоторых индивидуумов внезапно появляются признаки, от которых человек, собственно, уже давно избавился. Например, добавочные пары молочных желез выше или ниже основных. Остроконечные уши, как у кошки или. собаки. Хвостовидный придаток, когда копчиковая кость длиннее, чем обычно.

Недоверчивые взгляды. Думают, наверное, она им сказки тут рассказывает. Но это правда. Мы все проходим через это. Еще до рождения, в утробе матери мы проходим весь долгий путь, все три миллиона семьсот тысяч лет, за девять месяцев проживаем весь мучительный антропогенез. Весь этот балласт, таящийся в наших костях. Мы – лоскутное одеяло, сумма всех предшествующих частей, временное устройство, полное избыточных признаков, которое худо-бедно функционирует. Мы таскаем наше прошлое с собой. Оно делает нас теми, кто мы есть, и приходится, как-то к нему приспосабливаться. Жизнь – это не борьба, это тяжкая ноша. И ее нужно нести… Пока хватит сил. Работа начинается с первым вздохом… Человек всегда на службе. Умирают не от болезни, а от прошлого. От прошлого, которое не подготовило нас к этому настоящему.

– С точки зрения анатомии мы все еще остаемся охотниками и собирателями.

Остаемся первобытными людьми, без дела слоняющимися маленькими стайками по саванне. Мы еще далеко не приспособились к сегодняшнему времени. Мы застряли в палеолите. Догоняем, прихрамывая. Лишь наши потомки дорастут до этой современности. Но они уже будут жить в совершенно ином мире, таком же чужом для нас, как и пещеры каменного века. За окном ветки раскачивались от ветра. Проехал трактор, оставив дорожки земли на асфальте. В детстве она думала, что других можно догнать. Вот подожди немножко, и я стану такой же большой, как и ты.Отчаявшиеся практиканты, с плачем выбегавшие из класса и запиравшиеся в туалете. Истерики и нервные срывы. Бернбург с ее синдромом эмоционального выгорания. Уже которую неделю на больничном. Диагноз как триумф. Выпендреж это. Выгорают все. Это часть профессии. Служба на переднем фронте. Слабые тут долго не выдерживают. Тогда, в самом начале, ей тоже было тяжело. Большая практика в школе в конце четвертого курса. Прыжок в ледяную воду. Новичков отдавали на отстрел. Свора чуяла страх. Каждую неделю они придумывали новые пакости. Сила была на их стороне. И они всегда были в большинстве. А ты у доски одна. Поначалу еще возникало желание посмеяться вместе с ними. Перейти линию фронта. Присоединиться к ним. Но она быстро усвоила урок. Нужно было сделать себе имя. Вперед, в атаку. Потому что она всегда будет стоять у доски, перед классом, совершенно одна. Дверь закрыта. Сорок пять минут могут тянуться очень долго. Нужно продержаться. Быть начеку. Они все время в засаде, только и ждут, когда ты оступишься. Совершил ошибку – проиграл. Уж они-то об этом не забудут. Сарафанное радио в своре работает прекрасно. Слава бежит впереди тебя. Главное, не совершать ошибок. Повернуть копье против них. Быть строгой с самого начала. Отпустить вожжи можно всегда. Во всяком случае, теоретически. Быть твердой. Последовательной. Никаких исключений. Никаких любимчиков. Оставаться непредсказуемой. Школьники – это естественные враги. Они занимают самое низкое положение в школьной иерархии. Вскоре о Ломарк знали все.

– Возьмем, например, икоту. Это не что иное, как отголосок дыхания жабрами.

Тут ей действительно пришлось постучать себя по грудной клетке.

– Исполнение может быть различным, но базовых конструкций немного. У цветков – от пяти до шести лепестков, у наземных позвоночных – по пять пальцев.

Позвоночные – это не что иное, как черви наоборот. Кишечник перенесли вперед. А нервную систему назад. Снаружи мягкие, потому что у них эндоскелет. Человек – животное с двусторонней симметрией. Два глаза, одно сердце. Позвоночные животные, но бесхребетные. Было бы здорово начать все сначала. Но это не удастся никому. Это единственно возможная справедливость. Если о ней пойдут слухи, то о дисциплине можно забыть. Тогда все начнут обращаться к ней просто по имени. Тридцать лет работы коту под хвост. Тридцать с половиной, если быть точной.

Она поставила серый проектор перед учительским столом и положила пленку на стекло. Лампа слишком. слабая, солнечный свет слишком, яркий. Нужно немного задернуть занавеску. Линза увеличивала не только изображение, но и меловую пыль, скопившуюся на проекторе. Все время приходится ее вытирать. Теперь все видно хорошо: шесть похожих, на косуль черно-белых животных, объедающих листву с деревьев. Большие угловатые пятна, длинная шея. С каждым рисунком все длиннее. В начале два короткошеих животных, лежащих в траве саванны, – погибли, не успев стать жирафами.

– Вы знаете, что жирафы живут в центральных районах Африки, в саваннах, где короткие сезоны дождей сменяются долгими сезонами засухи. Почва становится сухой и неплодородной. И только на деревьях с мощной корневой системой еще сохраняются листья. Зачастую это единственная пища жирафов. Когда животное вытягивает шею, оно достигает в высоту около шести метров. Передние ноги жирафа длиннее задних, у него очень длинная шея, голова имеет вытянутую форму, и даже язык очень длинный. Строение тела жирафа подчинено одной цели, все направлено на то, чтобы животное смогло добраться до листьев на высоких ветках. Но откуда у жирафа…

Стук. Наверное, на улице.

– Откуда у жирафа такая длинная, шея, на этот счет существуют самые разные…

Вот опять. Стучали в дверь. Кто там?

– Войдите, – громко и уверенно.

Дверь распахнулась. Это был Каттнер. Боже мой, какой важный. При исполнении. Лицо известкового цвета. Вошел, остановился, кивнул ученикам. Спины у всех вдруг выпрямились.

– Извините, коллега.

По крайней мере, обращается к ней на «вы» в присутствии учеников. Озабоченный взгляд. Зачем он пришел? Может, он что-то знает?

– Я не хочу, – откашлялся, прикрыв рот рукой, – мешать уроку, но…

Это конец.

– Да?

Нужно опередить его. Только не в присутствии учеников. Не подавать вида. Здесь ее территория. Жужжание проектора. Только спокойствие. Ухватиться за край стола. Растрескавшиеся края.