По стеклу ползала молодая саранча, растопырив блестящие зеленые крылья. Туда-сюда, в поисках, выхода.

Инга уже много лет не ездила на школьном автобусе. Отсюда сверху все выглядело иначе, казалось почти красивым. Липы в аллее склоняются от обочин с потрескавшимся асфальтом к середине улицы. Поля под паром и кротовые норы. Рвы и проложенные в них трубы. Кроны деревьев, полные гнезд омелы.

На влажных лугах – серые березы, не пережившие последнего половодья. Дырявая сетка-рабица перед опустевшими стойлами и. сараями, из гофрированной стали. Железнодорожный переезд без шлагбаума, новое железнодорожное полотно для. старых рельсов. На черной развороченной земле одного из пастбищ – коровы голштинской породы. Вдали блестят силосные башни. Несколько чаек расселись на пашне, перепутав ее с морем. Время от времени через поля идет гудронированная дорожка к одному из дальних дворов. Лужи в глубоких тракторных колеях, горы автомобильных шин, старые ямы для навозной жижи, заброшенные мусорохранилища. Неприбранный ландшафт, обрабатываемый техникой, мозаика монокультур. Рыхление почвы. Регулирование водного режима. Внесение удобрений. Кормовые растения и сельскохозяйственные животные. Животноводство и растениеводство. Предписанное обобществление организмов с целью повышения производительности. Природы больше нет. Ландшафт давно окультурен. Долговязые тополя на деревенской спортплощадке. Пруд, обсаженный самшитом. Булыжная мостовая. Добро пожаловать домой. Автобус остановился.

На остановке, как всегда, несколько подростков, убивают время. Хамство, курение, алкоголь. Неудивительно, что в Дарвиновку никто из них не попал. Не попал к ней на занятия. Асфальт весь заплеван. У мальчиков в этом возрасте, очевидно, особое отношение к своей слюне. Это ведь тоже телесный сок.

В универсаме с недавних пор расположилась фирма по организации переездов. «По всей Германии!» Буквы были приклеены к стеклу витрины. С восклицательным знаком. На парковке – ярко-желтые грузовики, огромные, в каждый поместится весь домашний скарб. Жизнь в грузовике. Сегодня можно без проблем забрать с собой все. Только вот куда? Она останется здесь.

За сеткой-рабицей располагался участок, на котором раньше стоял деревенский дом и сарай, сгоревший ровно через год после того, как врач-дерматолог из Зауэрданда изрядно потратился, на капитальный ремонт. На спортплощадке – небольшая сцена для проведения праздников и вручения наград. Красные знамена. Аромат сирени. Боквурст и пиво. Бургомистерша обращается к народу. Из-за грамоты видна ее огромная грудь. Крепкое рукопожатие. При таком бюсте объятия были все равно невозможны. Сильный молодняк. Детей куры не клюют. Футбольный матч, вечер, проведенный вместе с бригадой. Ордена для взрослых, значки для детей. Ударники труда. Золотой номер дома на только что побеленном известью фасаде. Все на улицу, праздновать Первомай! Одну зиму Клаудия дружила с дочерью бургомистерши, бледной, тихой девочкой. Пока не раздробила ей пястную кость осколком льда, когда они строили иглу. Клаудия рассказывала, что в спальне у них висят сплошь фотографии женщин с большой грудью. Удивительно, что она ей вообще об этом рассказала! Муж бургомистерши работал водителем на зернохранилище. Настоящий амбал. Бургомистерша заявилась сразу с рентгеновским снимком. Хотя там была всего лишь трещина. Такое с детьми случается. Они тогда еще жили в новостройке. Две с половиной комнаты с печным, отоплением. А вот оттуда, из будки, рядом с маленькой сценой, давали, сирену. Раз в неделю, сразу после дневного сна. И все каждый раз пугались, хотя вроде бы должны, были уже привыкнуть. Протяжные завывания. Каждую субботу в двенадцать. Каждый раз ощущение ужаса и нехорошее чувство, что царит мир. Потому что мир не был чем-то само собой разумеющимся. Ввиду угрозы войны, о которой постоянно напоминали. А потом оказывалось, что это опять учебная тревога. На всякий пожарный. А ты разве не за мир? В девяностые будку убрали. И вместе с ней исчезло ощущение собственного присутствия здесь и сейчас. Ощущение, что ты живой. Что прошла еще неделя.

Деревня разделилась. Оставшиеся местные заняли центр, приезжие селились по краям… Там. стоит и их. дом. Вряд ли он заслуживает этого наименования. Денег хватило только на картонную коробку, которую с помощью бульдозера и трактора за пару дней собрали из отдельных частей. Странно: сначала всю жизнь ждешь, когда проведут телефон. А потом за три дня получаешь дом. Стены тонкие. Когда спускаешься по лестнице, шаги отдаются даже в подвале. Но во всяком случае, отсюда открывается прекрасный вид на поле. Фасад увит плющом. Убежище для колонии воробьев. Стоит только хлопнуть в ладоши, и они стремительно вылетают.

Кто-то окликнул?

Ну конечно же, Ганс. Он всегда чует гостей. А для него гость – каждый, кто проходит мимо забора. Он как раз вышел из теплицы, которую смастерил из выброшенных оконных рам. В руках – ветка помидоров. Шаркающая походка. Нечем заняться, как всегда.

– Машина сломалась?

Догадливый ты наш.

– Да. Аккумулятор.

Он махнул рукой:

– Понятно. У меня тоже так было. Но там были еще проблемы. Сказали, ремонту не подлежит. Хотя там ничего такого ужасного не было. Скоты. Просто сказали, ремонту не подлежит. И все. А ведь это был особенный автомобиль, настоящая драгоценность.

На убранном поле за его огородом – тюки соломы. Провисшие провода на фоне широкого неба. Последний раз Ганс рассказывал эту историю про машину, когда насмерть разбился сын Тиле. Семнадцати лет. У него не было прав. Несся двести километров в час.

Ни одной матери такого не пожелаешь. Но мальчишка был совершенно беспутным.

Она знала все истории Ганса. Но это не важно. Раз в день поговорить с ним, значит, сделать доброе дело. Так у него появляется чувство, что он еще существует. И его не задевает, что она остановилась с ним поболтать лишь потому, что он несчастный чудак. Имидж несчастного чудака – это его козырь. И он пускает его в ход при любой возможности. А сейчас как раз представился случай, это – кульминация его дня.

– А ты знаешь, что дикие пчелы работают больше, чем одомашненные? Потому что они живут не семьями, а по одному. Или свободными сообществами.

Что он хочет этим сказать?

– Но пчелы вымирают. Тебе не нужно объяснять, что это значит. После гибели пчел люди смогут прожить всего четыре года.

Вечно этот взгляд, как у участника вселенского заговора.

– Откуда ты это взял?

Он наклонил голову:

– Я читаю газеты. Я слушаю радио. Как бы то ни было, я не опускаюсь.

Как будто это достижение. Хотя это и вправду достижение. Должно быть, приходится прилагать невероятные усилия. Чтобы продолжать жить, когда нечем заняться. Бессмысленное существование. Паразитирование. Такое возможно только в мире людей.

– Я воспринимаю мир через мембрану СМИ. – Он приложил, руку к уху и прислушался. У окна его гостиной висели два уличных термометра. На всякий случай. Так он мог контролировать хотя бы температуру. Вечерами, он ходил гулять по полю со своей кошкой тигрового окраса. Иногда он говорил: «Элизабет и я…» Элизабет и он.

Он был женат на украинке, которой уже давно и след простыл. Получил от нее за этот брак деньги, которые давно потратил. Он никогда не рассказывал о ней. А может, даже и не вспоминал. Однажды в сильном подпитии он промаршировал по деревне с резиновой куклой в руках. Детей у него нет. Животные сходятся, по крайней мере, на период спаривания. Временные сообщества по выведению потомства. Он просчитался, потерял деньги на спекуляциях. Он просчитывается постоянно. Но не может остановиться. Да и с какой стати? А ты разве не хочешь инвестировать? Пять тысяч евро, это же не деньги. Давай! Он просто живет здесь, сидит в своем глиняном домике, единственном более-менее солидном жилище в этой деревне, в норе, больше похожей на гараж, чем на дом. В подвале – верстаки и картины, которые он сам написал. Он выбыл. Навсегда. Ему никогда больше не вернуться.