Моррисы покраснели, но делали вид, что не замечают. Дэнни рассердился: веселья не получалось.

— Эй, — приказал он своей банде, — за мной.

Вслед за Дэнни они бросились в переулок, свернули направо, пробежали квартал и выскочили на ту же улицу, но уже впереди. Сцепив локти, они двинулись прямо на Моррисов, горланя все ту же песню.

Моррисы перешли на другую сторону. Они тоже.

Два ряда сошлись лицом к лицу — пятеро юнцов и муж с женой. Элис дрожала, Лесу было не по себе, но он успокаивал себя — тут все же Лондон, не Берлин, а он англичанин.

— Дайте, пожалуйста, пройти, — сказал он твердым голосом.

— Ух ты! Так вы, уродины, куда-то идете? — спросил Дэнни фальцетом, изобразив удивление.

— Еще раз прошу — дайте пройти.

— Гадкий! Гадкий! Ишь, какой нервный! — К Фрэнку начало возвращаться остроумие. Высвободив руку, он выдернул у Леса галстук из-под жилетки и сунул тому в лицо, добавив: — Ну и мерзость вы, пархатые, носите.

Лес — он побледнел и тяжело дышал — заправил галстук обратно. Убегать уже не имело смысла, хоть это и лучший выход при встрече с хулиганами.

— Дайте пройти, — сказал он и рванулся вперед. Дэнни изо всех сил пихнул его назад, а Фрэнк заехал по руке.

— Нужно тебя… проучить, — произнес Дэнни — у него вдруг сел голос — и пихнул его в грудь.

Лес был не робкого десятка и мужчина крепкий. Он сделал выпад и очень больно ударил Дэнни по кончику носа. На Леса тут же набросились Фрэнк и Дэнни, лупя и лягая его, как могли. Лес размахивал кулаками словно цепами, пока Сэмми, подкравшись сзади, не лягнул его точнехонько под колено. Лес с глухим стуком рухнул на тротуар, и Фрэнк коленями придавил ему голову. Элис пыталась оттащить хулиганов за пиджаки, лягалась, норовя попасть острыми кончиками туфель, громко визжала. Через несколько секунд все было кончено: одежда на Лесе разодрана, лицо залито кровью; кто-то наступил ему на руку. Когда он привстал, Дэнни, нацелившись, нанес ему сильный удар в живот.

— Теперь убирайтесь, — сказал он.

Он молча глядел, как они уходили; Лес едва передвигал ноги, он буквально висел на Рейчел. Дэнни приоткрыл рот, кончик языка у него непроизвольно высунулся — видимо, он размышлял.

— Смываемся, — последовала команда. — Скоро появятся фараоны.

Они юркнули в переулок и рассыпались. С Дэнни остался один Сэмми.

— Господи, — визгливо крикнул подросток, пританцовывая от возбуждения. — Как здорово. Пархатый теперь не скоро очухается. Видал, какая у него была рожа?

— Заткнись! — сказал Дэнни и зло врезал тому по шее. Сэмми глянул ему в лицо, понял и прикусил язык.

Лесу было совсем плохо, он решил не ходить к тете, а вернуться домой отлежаться. Элис промыла ссадины, он сказал, что скоро ему полегчает, но к вечеру его стало рвать кровью. Вызвали врача. Врач определил разрыв селезенки: случай, безусловно, опасный — круглосуточная сиделка, транспортировка больного исключается. Лес впал в кому и умер через три дня, не приходя в сознание.

«Он на других убитых не похож».

Элис Моррис не смогла утешиться даже тем, что подонки получили положенное. Полиция искала преступников упорно и долго: там не хуже других понимали всю опасность этой новой разновидности злобного хулиганства и лучше других — насколько широкие формы она принимает. Но Элис смогла показать до обидного мало. Она даже не была уверена, что сможет опознать бандитов, и не помнила, чтобы хоть кто-то из них назвал другого по имени. Ей предъявили несколько «возможных кандидатур»: она никого не опознала.

В конце концов полиция прекратила поиски. Элис продолжала жить в доме Леса на деньги Леса: дела у фирмы шли хорошо. Но ей было уже все равно, живет она или нет, и к повестке она отнеслась с полным равнодушием. Похоже на злую шутку, подумалось ей, когда ее все-таки выбрали в присяжные. Законы ничего не сделали для моей защиты, а теперь требуют, чтобы я кого-то защищала, а кого-то наказывала. Законы посягают на мое время, именуя это моим долгом, а сами ничего не предприняли, чтобы спасти Леса. Как расплатиться мне за их долги? Впрочем, теперь уже это не имеет никакого значения. Сделаю, что требуется. Произнесу все положенные слова.

Так что она в свою очередь встала, приложилась губами к Библии и отбубнила, съедая окончания слов:

«Всемогущим Господом я клянусь…»

VI

У опытных секретарей суда прорезается третий глаз на затылке. Они всегда знают, когда у них за спиной судья или кто-то из высоких судебных чинов двинет пальцем, тем паче поморщится. Секретарь настоящего суда вдруг почувствовал, что сэр Изамбард Бернс вскинул бровь, и его охватил ледяной страх — как бы не «окоротили». До сих пор он позволял себе роскошь не спеша зачитывать текст присяги, разглядывая присяжных. Лучше, однако, поднажать, а то, не дай Бог, еще прикажут поторопиться. Он скороговоркой зачитал текст и привел оставшихся присяжных к клятве в два раза быстрее:

— Эдвард Оливер Джордж, повторяйте за мной…

— Фрэнсис Артур Хордер Аллен, повторяйте за мной…

— Дэвид Эллистон Смит, повторяйте за мной…

— Айвор Уильям Дрейк, повторяйте за мной…

— Гилберт Парем Гроувз, повторяйте за мной…

— Генри Уилсон, повторяйте за мной…

Шестеро мужчин, которых столь бесцеремонно прогнали через обряд присяги, почти все были среднего роста и заурядной внешности: «Первый гражданин, второй гражданин, третий гражданин…» На первый взгляд — типичные господа Ничтожества, заурядные жители пригорода, оптом поставляемые на заказ из небесного универсального магазина. И только приглядевшись к ним внимательней, можно было заметить явную разницу в возрасте, а узнав их получше — еще большую разницу в характерах.

Старшим среди них был Эдвард Оливер Джордж. Лицо у него было усталое, он выглядел за пятьдесят, да так оно и было на самом деле. Одетый в костюм скромных темных тонов, он умудрялся носить выходную воскресную пару так, словно привык расхаживать в хорошем платье. Мыслями он унесся далеко от суда и даже от маленького домика, где жил с женой и тремя детьми на шесть фунтов в неделю, что ставил себе в заслугу. Всеми помыслами он обретался у себя в конторе. Он состоял генеральным секретарем Национального союза штукатуров всего два года и все еще не мог поручиться, что до конца расчистил Авгиевы конюшни, оставшиеся в наследство от предшественника. Когда он принял дела, у союза был превышен кредит в банке, а в учетных карточках царила чудовищная путаница. Пособия получали люди, не имевшие на то права; хуже того, один из секретарей отделения исхитрился получить из стачечного фонда вспомоществование на семерых умерших членов. Для начала пришлось предложить исполкому неукоснительно соблюдать уставные правила. Это было нелегкое дело, и он нажил себе много врагов. Как-то раз на конференции союза двое противников так на него насели, что он было подумал — все, конец. Штукатуры — народ крепкий, неуступчивый. Но союз поддержал мистера Джорджа: он был не первой молодости, год назад еще сам работал рядовым штукатуром, так что ребята не позволили с ним расправиться. Конференция завершилась вотумом доверия его линии, который был принят подавляющим большинством, и расквашенным носом одного из двух противников.

Тогда он поставил перед собой новую задачу — убедить объединение покончить с вендеттой в отношении других строительных рабочих и войти в Национальную федерацию ассоциаций квалифицированных рабочих-строителей. Задача представлялась еще более трудной, хотя на самом деле справиться с ней оказалось легче. Укрепление уставной дисциплины лишило членов возможности устраивать беспрерывные мелкие стачки по поводу так называемых «разграничительных споров»[22]. С прекращением таких стачек исчезла главная причина для ссор с другими союзами. За предложение войти в федерацию проголосовало 16 401 член, против — 5003, и новоизбранный исполком направил соответствующее ходатайство о приеме. И вот, извольте — именно сейчас, когда новое руководство еще не успело набраться опыта, а у него на руках такое важное дело, надо было прийти этой идиотской повестке и оторвать его от работы! Утром ему передали записку от казначея на новом отдалении «Троллоп Энд Колл»; тот сообщал, что у них в любую минуту можно ждать неприятностей. А в правлении только молоденькая секретарша да новый председатель исполкома, который и собственного-то имени толком написать не способен. Повторяя слова присяги, мистер Джордж откровенно кривился. Он тут торчи целый день, слушай чушь, которая не имеет к нему никакого отношения, а там одному Господу ведомо, что могут затеять в его отсутствие. Он велел секретарше придержать исходящую корреспонденцию; из-за чертового суда придется полночи не спать, работать, «…в согласии с представленными уликами», — закончил он и с трудом удержался, чтобы не хлопнуть Библией о подставку.