Вечером я получил телеграмму от Деникина, который, сильно обеспокоенный, уже предъявлял мне вексель, выданный мною заявлением, что защиту Крыма ставлю вопросом чести. Телеграмма гласила: «По сведениям от англичан, Перекоп взят красными, что вы думаете делать дальше в связи с поставленной вам задачей». В мой план, очевидно, никто не верил.
На это я ответил: «Взят не только Перекоп, но и Армянск. Завтра противник будет наказан». В тылу была полная паника. Все складывали вещи, в портовых городах шла усиленная посадка. О занятии Перекопа и Армянска было сообщено в газеты, губернатор Татищев непрестанно телеграфировал в штаб, запрашивая о состоянии дел.
На рассвете 24 января красные стали выходить с Перекопского перешейка и попали под фланговый огонь с Юшуньской позиции. Начался бой. 34-я дивизия перешла в контратаку. В то же время на 15 вёрст севернее Виленский полк атаковал заслон красных против трактира и ввиду его малочисленности быстро отбросил его. Ночевавшая у Мурза-Каяша конница Морозова следовала за ним. 1000 шашек разлилось по перешейку, двигаясь к югу, в то время как Виленский полк образовал заслон к северу.
В 13 часов я уже продиктовал донесение Деникину, что наступление красных ликвидировано, отход противника превратился в беспорядочное бегство, захваченные орудия поступили на вооружение артиллерии корпуса.
Пространство от Чаплинки было свободно — конница красных и бригада резерва в бою участия не принимала. Охранение белых заняло прежнее положение: все части пошли по квартирам. Всякое наступление вперёд было запрещено Ставкой».
Уже поздним вечером, когда Яков Александрович диктовал приказ, вёл переговоры с Перекопом и ставил задачи авиации на завтрашний день, перед ним неожиданно вырос адъютант сотник Фрост, который тут же доложил:
— Ваше превосходительство, губернатор Татищев настоятельно просит сообщить о положении на фронте.
— Что же, ты сам сказать ему не мог? Так передай, что вся тыловая сволочь может слезать с чемоданов! — резко ответил Слащёв.
Эти слова исполнительный, но мало думающий офицер передал в точности, а лента передачи досталась репортёрам. В результате Деникин объявил Слащёву выговор, а само выражение стало гулять по Крыму.
«В конце января и в начале февраля, — как вспоминал Яков Александрович, — наступили 20-градусные морозы, и Сиваш вопреки уверениям статистиков сделал то, чего ему, как крайне солёному озеру, по штату не полагалось, — он замёрз. Этот вопрос меня сильно беспокоил. Каждую ночь я приказывал провозить на лёд Сиваша две подводы, связанные общим весом в 45 пудов, и они стали проезжать по льду, как по сухому месту. Это моё действие было моими «друзьями» всех степеней освещено так: «После случайной победы Слащов допивается в своём штабе до того, что заставляет катать себя ночью по Сивашу в телегах, не давая спать солдатам». Когда это распространяли сторонники большевиков, я это понимал — они-то отлично знали, зачем я это делаю, — мы тогда были врагами. Но когда это говорили наши «беспросветные» (у генералов нет просвета на погонах), не понимая, что большая разница: вторгнутся ли красные в Крым через лёд сразу с артиллерией или без неё, — это уже было признаком либо слишком большой злобы, либо глупости.
Но как бы то ни было, блажил ли пьяный Слащов, или просто был предусмотрителен командующий зашитой Крыма, но в феврале мне стало ясно, что лёд против Тюп-Джанкоя и западнее на две версты от железнодорожного моста способен пропустить артиллерию и на эти два пункта надо обратить внимание».
Ещё одним шагом молодого генерала в момент затишья на Крымском фронте стало решение вопроса о пополнении войск. Тогда ему удалось почти невозможное: довести численность фронта с 3500 человек до 5500. На пополнение пошли осевшие по хатам и домам дезертиры, а также пленные красные.
А тем временем тучи сгущались. Сам генерал напишет в своей книге об этом так:
«К Крыму подвозилась Эстонская (стрелковая) дивизия, и товарищ Геккер (командарм-13) деятельно готовился к наступлению.
Меня занимал вопрос — разгадало ли красное командование мой план обороны или нет и какие операционные линии оно изберёт при вторжении в Крым?
Во главе Перекопской группы стоял товарищ Саблин, который, по моим сведениям, хворал, и его замещал товарищ Павлов, герой орловского прорыва, бывший офицер лейб-гвардии Волынского полка. О нём у меня были сведения от капитана Мезерницкого (начальника моего конвоя), младшего товарища по полку Павлова. Сведения говорили мало хорошего для меня. «Павлов талантлив, очень энергичен, умеет действовать на массы и лично храбр — всегда впереди». Если к этому прибавить прежние победы Павлова, то становилось ясно, что предстоит тяжёлая борьба».
Второе генеральное сражение за Крым началось 8 марта. Две стрелковых и одна кавалерийская дивизии наступали по всему фронту. Как уточнит сам Слащёв, «наступление на Перкопе сопровождалось демонстрацией с Чонгарского полуострова и на броде против Мурза-Каяш». За весь день Якову Александровичу так и не удалось определить направления главного удара красных: «Всюду шли только передовыми частями; для меня было неясно, где резервы. К вечеру 8 марта красные втянулись в перешеек. Грязь была страшная, лёд для провоза орудий стал непригоден.
Утром 9 марта был опрокинут мой заслон на перешейке с трактиром, и крупная колонна красных втянулась в него; остальное двинулось по перешейку на юг. Таким образом, Юшуньская позиция с места была поставлена под угрозу обхода по Мурза-Каяшским перешейкам».
Только теперь Слащёв стал сосредотачивать свои резервы у Воинки, определив, что главный удар наносится через Перекоп, а на Чонгаре и озерном пространстве — демонстрация.
10 марта красные подошли к Юшуню и атаковали бригаду 34-й дивизии. Красными был занят Мурза-Каяш, а железнодорожный мост атакован с Чонгара.
Утром 11-го через Перекопский перешеек около 6000 красных от Юшуня двинулись на Симферополь. Около 2000 красных на Воинку-Джанкой. Три полка 46-й дивизии красных стояли на Чонгаре. Мурза-Каяш был занят отрядом красных в полтысячи красных кавалеристов.
Силы Слащёва располагались следующим образом:
«На Арабатской стрелке — 1-й Кавказский стрелковый полк, около 100 штыков; от Тюп-Джанкоя до района Мурза-Каяш — 2 полка 13-й пехотной дивизии общей численностью около 400 штыков; на Симферопольском направлении — 5 казачьих разъездов по 5–7 человек, южнее реки Чатарлы, против Мурза-Каяша — чеченцы, 150 шашек, и часть конвоя.
В Воинке: бригады 13-й и 34-й пехотных дивизий, батальон юнкеров, Пинско-Волынский батальон, батальон немцев-колонистов, отряд Орлова, Донская бригада полковника Морозова, сводный гвардейский отряд, сводный полк 9-й кав. дивизии, часть конвойного полка — итого около 5000 штыков и шашек, при них 6 танков.
Тыл был совершенно оголён от войск.
Утром 11-го Орлов со своим отрядом двинулся на Симферополь, выйдя из состава сосредоточенной группы.
Измена его не нарушила моего плана. У меня всё же оставался кулак почти в 4500 штыков и сабель, и я спокойно мог послать Выграну (начальнику этого резерва) приказ: «Юшунь взять и об исполнении донести»».
К 12 часам южная группа красных, атакованная с фланга и тыла, беспорядочно отступала. А ровно через час генерал Слащёв отдал очередной приказ:
«Разбитый у Юшуня противник отходит в беспорядке к перекопу. Орлов изменил и двинулся на Симферополь. Полковнику Морозову с Донской кав. бригадой, арт. дивизионом преследовать красных до района Чаплинки, полковнику Выграну со сводным полком 9-й кав. дивизии и 9-м арт. дивизионом преследовать Орлова на Симферополь. Капитану Мезерницкому с конвоем погрузиться в Богемке и следовать по железной дороге через Джанкой на Сарабуз с задачей перехватить отряд Орлова. Остальным частям расположиться по квартирам в районе Богемка — Воинка по указанию генерала Стокасимова. Я еду с конвоем».