Освальд явно не принадлежал к той категории, которая чем-то могла бы заинтересовать нашу службу. Ну что ж, на сей раз не повезло.

Я взглянул на часы. Визит Освальда занял около часа. Уходя на обед, я попросил дежурного коменданта передать Костикову, когда он появится в посольстве, что известному ему посетителю визы я не обещал, объяснив, что в случае оформления документов придется ждать не менее четырех месяцев.

— Слушай, Олег, — начал Валерий, как только я появился после обеда. — Мне передали твою информацию, и сразу после этого был звонок от кубинцев. Звонила Сильвия Дюран из консульства. Оказывается, этот Освальд от нас пошел к ним и вроде заявил, что мы ему обещали визу, вот она и решила проверить. Я объяснил ей, что мы ничего ему не обещали. Она поблагодарила, и все… Как ты думаешь, он не шиза?

— Нет, судя по разговору, нет. Но то, что неврастеник, точно. Ты знаешь, я не думаю, что он так боится слежки, похоже, он чего-то недоговаривает. Как ты думаешь, сообщить нашим в Центр? Раз жил в Союзе, материалы наверняка должны быть во Втором главке.

— Давай завтра с утра доложим шефу и решим, — предложил Валерий.

Согласно распорядку, установленному не знаю кем и когда, в рабочей неделе посольства суббота была спортивным днем. Наиболее популярным в те годы был волейбол, в который мы играли буквально до упаду — и это на высоте более 2000 метров!

В ту субботу, 28 сентября 1963 года, предстояла серьезная встреча между дипломатами и сборной военного атташата и торгпредства. Мы все трое, сотрудники консульского отдела, играли за дипломатов. Наш консульский шеф, Павел Яцков, хотя и был значительно старше нас по возрасту, держал прекрасную спортивную форму, а в волейбол играл на профессиональном уровне.

Обычно перед игрой мы переодевались в одном из кабинетов консульского отдела. Первым из нас, где-то в начале десятого, в посольство приехал Павел. Обычно игры начинались после десяти. Вскоре в дверь постучал дежурный комендант и сказал, что пришел посетитель, по виду не мексиканец, и хочет поговорить с консулом. Хотя день был нерабочий, Павел дал команду впустить его и провести в кабинет. Вскоре к нему вошел незнакомец.

Павел так вспоминает эту встречу: «В дверях появился худощавый субъект среднего роста, неприметного вида, лет 25–27. Одет небрежно, кажется, в серую куртку. Бросалась в глаза бледность посетителя и его чрезвычайно взволнованный вид. Я показал ему на стул у приставного столика, а сам сел за свой рабочий стол. Посетитель, не ожидая вопросов, обратился ко мне на английском языке. Мои ограниченные познания в английском все же позволили понять, что мой собеседник американец, коммунист, прокубинец и просит визу на Кубу и в СССР. Я смог уловить также, что его кто-то преследует и он опасается за свою жизнь. На вопрос, говорит ли он по-испански, он ответил отрицательно. Рассказывая, иностранец ерзал на стуле, руки дрожали, и он не знал, куда их деть. Разговор не клеился из-за языковых трудностей. Тут дверь отворилась вновь, и на пороге появился Валерий, улыбающийся в предвкушении предстоящих волейбольных баталий. Я обрадовался, зная, что Валерий говорит по-английски».

Делится воспоминаниями Валерий: «Я приехал около половины десятого утра и пошел в консульство переодеваться. Распахнул дверь в первый кабинет, смотрю — за столом сидит Павел, а справа, спиной к окну, вчерашний американец. Весь какой-то взъерошенный, помятый, небритый, вид затравленный и еще более нервный, чем накануне. Я поздоровался, он кивнул в ответ. Павел тоже какой-то напряженный, он обратился ко мне: «Слушай, помоги, что-то толком не пойму, чего он хочет». Не вступая в разговор с Освальдом (а это был он), я объяснил Павлу, что посетитель был уже вчера, я дежурил в консульстве и принял его, он просит визу для немедленной поездки в Союз, где уже жил и женился на русской. За это якобы его преследуют власти США, за ним следит ФБР. Поэтому я передал его Олегу, он с ним занимался и все ему объяснил.

В это время Освальд, обращаясь ко мне по-английски, торопливо начал пересказывать свою историю. Он сообщил, что несколько лет тому назад уволился из армии США, туристом поехал в Союз, где остался по политическим мотивам, некоторое время проживал в Белоруссии, там же женился на русской, затем вернулся в Соединенные Штаты. Делал намеки на то, что выполняет какую-то секретную миссию, но какую и для кого, не сказал. Далее заявил, что является коммунистом и членом американской организации в защиту Кубы. Перебив его монолог, Павел заметил, что раз он был в Советском Союзе, жил там и работал, то, наверное, может объясняться на русском языке, и с неодобрением посмотрел на него. Освальд перешел на ломаный русский язык, на котором и протекала вся дальнейшая беседа за исключением отдельных слов, когда он испытывал затруднения в выражении какой-то мысли по-русски и вставлял английские слова.

В Союзе, по его словам, он мечтает вернуться к прежнему месту работы, чтобы жить спокойно вместе с семьей. С заметной теплотой при этом отзывался о жене и ребенке. Освальд был сильно возбужден, а при упоминании ФБР вдруг сорвался на истерику, заплакал и стал сквозь слезы причитать: «Я боюсь… меня убьют… пустите меня…». Повторяя вновь и вновь, что его преследуют и даже здесь, в Мексике, за ним следят, он сунул правую руку за левый борт куртки, достал револьвер и со словами: «Вот, я хожу с оружием, чтобы защищаться…», — положил его на столик, за которым мы с ним сидели друг против друга. Я оторопел и взглянул на Павла. Тот слегка побледнел: «Ну-ка дай мне эту железяку…». Я взял револьвер со стола и протянул Павлу. Освальд всхлипывал, вытирая слезы, и на мои действия никак не реагировал. Павел откинул барабан, высыпал в руку патроны и убрал их в ящик стола. После этого протянул револьвер мне, я положил его на прежнее место. Освальд по-прежнему всхлипывал, как-то съежился и безучастно наблюдал за нашими манипуляциями с его оружием. Павел встал, налил стакан воды из графина и протянул Освальду, он отпил немного и поставил стакан перед собой.

В это время в кабинет буквально влетел Олег со спортивной сумкой и изумленно остановился, оглядывая всю нашу компанию. Я взглянул на часы. Было начало одиннадцатого, на волейбол мы опоздали».

Касаясь переписки с советским посольством в США, тоже по поводу переезда в Союз, Освальд отозвался о сотрудниках консульства как о равнодушных чиновниках, которые казенно отнеслись к его просьбе и просто не хотят его понять.

Постепенно он стал успокаиваться, очевидно, смирившись с тем, что не сможет вот так, на скорую руку, получить от нас визу. К предложенным бланкам анкет не притронулся. Состояние сильного возбуждения сменила подавленность. Когда ему дали понять, что тема разговора исчерпана, Освальд поднялся со стула и стал запихивать револьвер то ли под куртку, то ли в карман, то ли за пояс. Обращаясь к Валерию, он опять что-то сказал по поводу слежки. Павел достал из ящика стола патроны, протянул их Освальду, который опустил их в карман куртки. Попрощались, кивнув друг другу.

Уходя, Освальд все твердил, что боится возвращаться в США, так как там его убьют, и грозился защищаться, если от него не отстанут.

После ухода Освальда мы втроем остались в консульстве, чтобы обменяться впечатлениями об этом странном посетителе. Его нервозность во время разговоров, сбивчивая, подчас не очень логичная речь, стремление уйти от ответов на конкретные вопросы, переходы от сильного возбуждения к подавленному состоянию давали основание предположить, что у него неустойчивая психика или по крайней мере сильное расстройство нервной системы. Насколько был обоснован его страх за свою жизнь в США, нам трудно было судить, ибо он уклонялся от прямого ответа на вопрос, кто угрожает его убить.

Но хотя его приезд в Мексику и был расценен нами как некая блажь, мы решили все же доложить в общих чертах в Центр о его посещениях.

Договорились между собой, что Павел и Валерий тотчас же поставят в известность резидента и предложат проект шифровки в Москву, включив туда информацию о визите Освальда в посольство накануне. В тот же день сообщение должно было пойти в Центр. Какой-либо реакции оттуда не последовало, но мы на это и не рассчитывали, так как сообщали «для сведения».